Что ж, Петреску было двадцать два года, и это его вполне устраивало. Он широко улыбался, и перечитывал письмо в девятый раз, когда дверь почтамта задребезжала. Через мгновение она, разделившись на куски, полетела к лейтенанту. Кто-то бросил в стекло камнем. На колени Сергея упал один кусок стекла, и письмо оказалось под ним. Выход из почтамта оказался свободен. Наконец-то лейтенант смог выйти на улицу, и смешаться с бастующими.

В то утро в городе начались студенческие волнения.

– В начале этого дня в столице республики Молдавия, Кишиневе, вспыхнули массовые студенческие волнения. Спровоцированные решением правительства отменить для студентов бесплатный проезд в общественном транспорте, они охватили не только учащихся вузов столицы, но и других молдавских городов. Всего в протестах участвует не менее 30 тысяч человек…

Диктовать в телефон было ужасно неудобно, – время от времени толпа начинала реветь, и, чтобы Дана Балана услышал принимающий редактор, приходилось повышать голос. Это привлекало внимание студентов и полиции. И те и другие были для журналиста опасны. Студенты считали, что пресса поддерживает полицию, и то и дело норовили бросить в журналиста камнем. Полиция была уверена, что все беды – от излишне свободной прессы, и потому особым шиком считалось пройтись дубинкой по спине человека с диктофоном.

За шеренгой полиции, у самого Дома Правительства, стояли газетчики, обслуживающие, как модно в Молдавии выражаться, «правящий режим». Один из них, – кажется, «Новое время», – был очень бледен. Только что толпа студентов Государственного Университета забросала камнями съемочную группу канала «Про-ТВ». Оператору сломали обе ноги. Мимо журналистов пробежала группа полицейских, догонявшая четверых парней с повязками на лице. Девушка на другой стороне улицы закричала:

– Фашисты!

Петреску остановился в дверном проеме банка, и начал наблюдать за происходящим. Он неодобрительно покачивал головой. Чуть вдалеке лейтенант заметил журналиста Балана, которому вернул газовую колонку. Молодые люди коротко кивнули друг другу.

Центр города напоминал поле битвы первобытных народов. По разные стороны площади толпились студенты и полиция. Между ними происходили стычки небольших групп. Бледный газетчик сплюнул.

– Посмотри, как одета эта сука! Каждая шмотка стоит больше, чем мой костюм. И ей не хватает бесплатного проезда!

Дан Балан, которому было двадцать семь, считал себя социалистом, и сочувствовал студентам. Поэтому отвернулся, и снова включил мобильный телефон

– В понедельник утром огромная масса молодежи собралась перед зданием кишиневской мэрии… Толпа выражала протесты и требовала вернуть льготы на проезд. Когда молчание со стороны властей затянулось, студенты начали разбирать камни и плитки тротуара и бросать их в окна мэрии. Устроившая разгон демонстрации полиция действовала против студентов при помощи дубинок… Записал?

Полицейские догнали парней. Те сразу сели на землю, и, уткнувшись лицами в колени, прикрыли руками затылки. Полицейские начали бить их ногами. Девушка в розовых штанах, стоивших больше костюма журналиста «Независимой Молдовы», боком пошла к ним.

– Трое полицейских получили ранения и были доставлены в больницу, около семидесяти человек уже арестованы в качестве организаторов беспорядков… Успеваешь?

Девушка перешла улицу, – Балан и Петреску следили за ней, – и попыталась оттащить от избиваемых одного из полицейских. Тот, развернувшись, беззлобно взял ее лицо в ладонь, и молча отпихнул в сторону. Балан подбежал к ним, и, взяв ее за руку, потащил за оцепление, размахивая рабочим удостоверением. Взглянув на удостоверение, где было большими буквами напечатано «ПРЕССА», девушка врезала Балану коленом в пах, и отошла. Из-за памятника Штефану на площадь выходила колонна спецназа. Все интересное должно было произойти именно там: никто не смотрел в сторону Балана и девушки. Полицейские, вдоволь побившие пойманных демонстрантов, потащили тех к машине. Сидя на корточках, Балан достал зазвеневший телефон, и закончил:

– Протестующие фактически осадили Дом правительства на площади Великого Национального собрания. К требованию бесплатного проезда добавились призывы освободить арестованных утром студентов.

Посмотрев на девушку, Балан добавил:

– Нередки случаи насилия по отношению к прессе. Как со стороны полиции, так и со стороны демонстрантов.

Петреску, улыбаясь, следил за ними. Девушка смотрела на журналиста сверху: стрижка у нее была короткая, под мальчика, а уши из-за солнца были красными, и, как ему показалось, просвечивали. Ресницы у нее были короткими, из-за чего глаза ее были беззащитными. Она вся казалась беззащитной.

Дан Балан даже пожалел бы ее, если бы она в этот момент не плюнула ему в лицо.

Когда девушка плюнула в лицо Балану четвертый раз, журналист не выдержал, и оттолкнул ее от себя.

– Довольно, – Петреску схватил девицу под локоть и потащил к дверям банка. – Он всего лишь газетчик, да, к тому же, вам сочувствует.

– Да? Что-то не видно тех, кто нам сочувствует, – яростно выпалила она.

– Я-то уж вам точно не сочувствую, – усмехнулся лейтенант, – все вы делаете как дураки.

И объяснил: по всем правилам военного искусства, вместо того, чтобы толпиться в проходах улиц, бастующим нужно прикрыть фланги.

– Полиция заходит с флангов, окружает, и все. Пиши – пропало.

– Военный? – она закурила.

– Нет. Полицейский. Но я не на работе

Против его ожиданий, плевка не последовало. Она просто ударила его ногой в пах. Видимо, такая у нее специализация, подумал Петреску, согнувшись и схватив ее за руки. С другой стороны улицы начали подъезжать грузовики с водометами. Толпа негодующе заревела. Девушка широко раскрыла глаза. Зеленые, автоматически отметил подающий надежды полицейский Петреску. Задумчиво посмотрел на нее, на волосы, провел воображаемую черту от ее макушки к своему плечу, что-то прикинул:

– Вы русская?

Она обернулась так яростно, что Петреску даже испугался:

– Нет, нет. Вы меня не поняли. Мне вообще-то все равно. В смысле, ну, вы – славянка?

– Да. Какая разница?

– Никакой. Наташа?

– Знакомы?

На этот раз он уже не испугался тому, как резко она повернула голову. Отпустив ее руки, и приставив два пальца к виску, лейтенант представился:

– Абонентский ящик номер тысяча двести тридцать четыре дробь тридцать четыре «а».

Когда она захотела в пятый раз, он уже не смог. Бормоча, – «ничего, ничего», – она сползла вниз, и будто кипятком лейтенанта обдала. Он застонал и попросил ее надеть платье. Серое платье до пят, с капюшоном.

– И капюшон надень.

Она так и сделала. Минут через пять, представляя ее монахом средневекового аббатства, а себя – соблазняемой им девой, Петреску кончил. При этом, что его очень удивляло, она не касалась члена рукой. Вообще не касалась. Переодевшись, Наташа пошла на кухню.

– Надо тебя накормить, – она плотоядно улыбнулась, – восстановить силы.

– Для человека, получившего коленом в пах, я, кажется, неплохо справляюсь.

На кухне она рассказала ему о своем последнем любовнике. Они прожили два года.

– Да не очень-то он мне и нравился, – Наталья бросила быстрый взгляд на запястье, – просто ты не представляешь себе, что это значит: придти домой, открыть холодильник и увидеть, что он пустой. Причем ты знала это, когда собиралась открывать холодильник.

Петреску согласно кивал, хотя отлично представлял себе, что это такое – пустой холодильник

– В общем, – она закурила, убрав со стола огромную тарелку с салатом (помидоры и зелень), – он мне был нужен для того, чтобы физически существовать.

– Вот как?

– Тебя это шокирует? – она удивленно смеялась.

– Нисколько. Это очень разумно.

– Ну и еще кое-что, – Наталья улыбнулась, нарочито кокетливо, – эти ваши мужские белки… Они нам просто необходимы. Просто необходимо, чтобы они в нас впитывались…