Что было у Орландо на уме? Все тот же «Вертер»… Семья… Но все это неважно, скоро голоса убаюкают ее, ведь слова — всего лишь звуки, и она любит уверенный и медно-звонкий голос Орландо. Он поразил ее еще при первой встрече. У всех певцов есть два диапазона: в одном они разговаривают, в другом поют. Когда в тот вечер он пел дуэтом с бабушкой, ей показалось, что в глубине его легких берёт начало переливающаяся река, богатая разноцветными, сияющими созвучиями, которые, наконец-то освободившись, низвергаются мощным, захватывающим воображение водопадом. Казалось, его голос доносился из глубин серебристого озера…

Она ощутила, как по телу разливается сонливость. В старом кафе на берегу Дуная было мягко и уютно. Во время разговора Куртеринг теребил пальцами дряблую кожу своего старческого горла — монотонный жест старика. Свет тускнел, дождь тоже должен был скоро закончиться, он уже слабее стучал по стеклам, и ей показалось, что она различает внизу, за поворотом реки, неподвижные отблески, которые тоже растворятся в непроглядном сумраке. Вена медленно куталась в неясные сумерки, словно кружась в самом медленном из всех вальсов. Скоро умолкнут скрипки и все замрет… И вот уже их голоса слабели, смычки застывали, и под ними угасали последние ноты песни…

…Шарлота Хард.

Это имя заставило ее проснуться. Может быть, потому что, сам того не желая, Куртеринг произнес его слишком громко, может, потому что оно заставило ее вспомнить о чем-то странном и важном — о чем-то, что способно мигом развеять сон.

Легким движением она выпрямилась на диванчике. Ее поразило напряженное выражение лица Орландо. Он сидел, положив локти на стол и склонившись к собеседнику. Никогда еще она не видела его таким сосредоточенным. Ее почти что умилял этот послушный взгляд школьника, с усердием вслушивающегося в голос учителя, чтобы запечатлеть в памяти каждое его слово.

— Эта история намного удивительнее, чем вы думаете.

Старый профессор выдержал паузу. Искусство вести рассказ и удерживать внимание он постиг в золоченых амфитеатрах университетских аудиторий. И вынес из них пусть уже не модные, зато эффектные приемы. Что знал старый ученый о Шарлоте Хард? О настоящей Шарлоте — не той, на руках которой умирал Орландо во время спектаклей.

— Ее детство не представляет большого интереса, оно как две капли воды похоже на ранние годы всех девочек ее круга в последней четверти XVIII века. Она играет на клавесине, управляет делами по хозяйству — когда, конечно, сама в них не участвует, — ходит в церковь, поет там в хоре. Некоторые свидетельства позволяют утверждать, что она имела большие склонности к пению и музыке вообще. Кажется, ее семья в какой-то момент начала испытывать финансовые затруднения и это вынудило ее расстаться со своими домами и владениями в Вецларе и Эренбрейтштейне. Кое-кто утверждал, что ее отец, бывший бальи, после упразднения должности запил. Как раз в это время Шарлота, скорее, по необходимости, нежели вследствие настоящей привязанности, выходит замуж за Герберта Харда. Он состоятелен, у него есть ренты, фамильный дом в центре Вецлара, и (кто бы сомневался!) он с давних пор влюблен в прекрасную Шарлоту, которую знает с самого детства. Венчание происходит в старой часовне в Сиборге. Именно туда 21 октября 1772 года под звон колоколов съезжается множество колясок и фиакров. В этот день стояла великолепная погода, и холмы, видимо, отливали алыми и золотистыми тонами, как это обычно случается осенью в той местности. Можно предполагать, что Герберт Хард в те часы представлял собой великолепный образчик веселья; он и подумать не мог, что, пусть даже не под своим именем, прочно войдет в историю, что в памяти будущих поколений он останется Альбертом, вечным воплощением человека-препятствия, того, кто одним своим присутствием мешает возлюбленным воссоединиться, того, чье существование разбивает любовь.

Становилось жарко. Расставленные вдоль стены цветы в горшках блестели, как будто бы здесь, внутри, дождь тоже все это время поливал их. Никто и никогда уже не смог бы остановить Густавуса Коломара Куртеринга, и Карола восхищалась тем, с какой любовью старик описывал прошлое, всегда казавшееся ей чем-то удушливым, густым и непроницаемым, как Алькенский лес или как тайна Германии.

Орландо откинулся на спинку диванчика и нащупал под столом руку Каролы.

— Не буду подробно излагать вам историю той любви. Вам, мсье Натале, несомненно, известны ее основные вехи…

В его глазах время от времени проскакивали озорные искорки. Казалось бы, сухарь ученый с хитроватым лицом, человек, целиком состоящий из знаний, — и вдруг откуда ни возьмись это мальчишество, заставляющее его выцветшие глаза светиться еще сильнее…

— Что касается нового персонажа, уже готового выйти на сцену, которого Гёте нарек Вертером и чье настоящее имя Карл Вильгельм Ерузалем, то здесь я уточню всего лишь две детали. Это студент. Сердечные делишки ему отнюдь не в новинку, и он принадлежит к развеселой шайке кутил из Фольперстхаузена, даже, судя по всему, является ее потешным предводителем. А еще смею вас заверить, что все собранные мною свидетельства… а на это расследование я потратил большую часть своей жизни… Словом, могу утверждать одно — и я докажу вам это, господин Натале, — Вертер был полной противоположностью романтичного юноши, склонного к самоубийству. Впрочем, он себя и не убивал.

Карола взглянула на Натале. Его профиль отчетливо выделялся на фоне стекла, усеянного отблесками фонарей с набережной, которые были видны даже отсюда…

Значит, Гёте выдумал всю эту историю?

Сухой смешок вырвался из груди Крутеринга. Его ноги под столом ходили ходуном.

— Вовсе нет, Гёте искренне верил, что Вертер-Ерузалем покончил с собой. Как свидетельствует его переписка, это самоубийство тронуло его до глубины души, именно оно побудило его взяться за пересказ этого нашумевшего происшествия: еще бы, мужчина умирает от любви! Какая удачная находка! Полицейские протоколы, кстати, тоже свидетельствуют, что Карл Вильгельм Ерузалем собственноручно свел счеты с жизнью накануне Рождества, года, милостью Божьей, 1773.

— И что же, разве не так было на самом деле?

— Определенно нет.

Карола протянула руку, и ее ладонь сверкнула белизной в круге света, падающего из-под абажура.

— Господин Куртеринг, — сказала она. — Вертер умер от пули, выпущенной из револьвера. Полиция говорила о самоубийстве, молва твердила о самоубийстве, и два века спустя все по-прежнему считают, что это было самоубийство. Но раз самоубийства не было, то что же стало причиной смерти Вертера?

Настал черед Куртеринга выпрямиться. Его седые волосы растрепались, и Натале показалось, что щуплое тело профессора задрожало.

— Вы задали хороший вопрос, мадемуазель, — промолвил Куртеринг.

Без видимой причины Каролу охватило странное чувство, будто кто-то вдалеке отворил дверь и ледяной ветер, прилетевший из чужих далеких стран, обдал холодом ее сердце.

Маргарет очень осторожно подняла кошку, спавшую у нее на коленях. Ингрид, дремавшая в глубине кресла, приоткрыла один глаз, удивленная такой непривычной деликатностью. Распрямив колени, девушка легко подпрыгнула и разжала руки. Кошка взлетела в воздух, выпустила когти и, зарычав от ужаса, вцепилась на лету в стенную обивку, повисла на ней. Лишь чудом извернувшись, она упала на лапы и юркнула под кресло.

Ингрид Волленхаус молча улыбнулась, от чего остатки утреннего макияжа на ее лице потрескались еще сильнее.

— Однажды ты убьешь ее, ведь правда?

Маргарет пожала плечами. Она никогда не любила Бабусю. И просто ненавидела ее с тех пор, как Карола уехала с Орландо. Ей не хотелось смотреть на часы: было уже поздно, а ночью наступает время любви. В этот момент они, должно быть, уже в постели. Вдвоем в Вене. Она представляла, какое это, должно быть, безумное удовольствие. До сих пор она не любила ни одного из мужчин, которые когда-либо были с нею рядом… Даже того прошлогоднего финна, такого хрупкого, с девичьими руками. Карола же всегда имела то, что хотела. Вот и в этот раз она забрала постояльца себе. Теперь она больше не вернется в Сафенберг. Зачем ей это нужно? Снова возиться с этими впавшими в детство маразматиками и терпеть тупого простака Крандама, который даже не способен…