«Не явилась!» — то тут, то там стало раздаваться по залу. Сначала шепотом, но вскоре шепот перестал быть таковым…

Grus grus

Но в этом мире такой скандал — на несколько минут, и в движении к объявленному фуршету все его тут же забыли. Саму Ксению отвлек случайно услышанный обрывок разговора. Она даже не заметила, что Трешнев куда-то исчез.

— Что-то живое в литературе еще способны произвести, наверное, лишь провинциалы, которые не очень знакомы с законами нашей литературной тусовки, не имеют связей в этой сфере, рассчитывают только на себя. Да, только на себя… — Ксения обернулась и увидела Самого, с доброжелательной важностью вещавшего невысокому, нелитературно выглядевшему крепышу с небольшими щегольскими усиками.

Тут Ксению толкнули, и, пока она выслушивала извинения и ползала между рядами, пытаясь собрать выпавшие из любимой, слегка потрепанной сумки карандаши, закладки, пудреницу, блестящие цилиндрики с наполовину оторванными туловищами помад, Сам и крепыш удалились.

Один из цилиндриков — «Сислей», подарок мужа, жалко! — закатился под крайний стул. И хорошо сделал. Иначе бы она не услышала еще один разговор:

— Заказ, я думаю, тянет тысяч на двенадцать. В евро, разумеется.

— Никаких проблем! Сделаем реально качественно и красиво!

Разговаривали двое: начисто лишенный красок, бесцветный мужчина, эдакий социальный альбинос, даром что в дорогом синем костюме и дорогущем галстуке, и высокая, яркая шатенка. Не свои, не «щедринского» круга. На ком еще из «щедринских» дам увидишь голубую накидку, отороченную белоснежным горностаем с крапинками черных кончиков хвоста?

Ксения оставила в покое сумку, вылезла из-под стула и сделала вид, будто рассматривает бронзового Пушкина, по праву несменяемости навечно водруженного здесь. Затем можно было полюбоваться и копией известного портрета Салтыкова-Щедрина, прилаженного к подножию солнца нашей поэзии. Ксении до аллергического зуда хотелось узнать, кто кому, а главное, кого заказал.

— Оформляем договор, и вы все устраиваете мне по высшему разряду.

— Оснований для беспокойства нет! Супруг останется реально довольным. У вас юбилей или презентация?

— Юбилей. Мужу шестьдесят… пять…

— Значит, банкет. Да, оформляем! За вами только меню, а инвентарь, ну там печи, гриль, посуда, развоз гостей — это все наше.

Стороны перешли к обсуждению деталей.

— Погодите, я должна записать…

Дама достала из сумки желто-коричневый, с пятнистым рисунком, бархатистый блокнот. Вряд ли «под». Не имитация, наверняка натуральный. При мысли о невинно убиенных безобидном жирафе и юрком горностае Ксения едва не заплакала.

— А места хватит? — вдруг спохватилась заказчица.

— В этом зале может разместиться до полутора тысяч человек! — авторитетно заявил безликий представитель фирмы «Бест фуд». О названии фирмы — Ксения покинула пост и подошла ближе — уведомляла надпись на бейджике.

— Что вы! Мне столько не надо! У меня только четыреста пятьдесят… — испугалась дама с горностаем. «Жираф» выпал из ее рук, и в тот же миг был поднят услужливо-расторопным менеджером. — И писатели. Да. Десять.

— Что «писатели»?

— Хотим позвать писателей… Штук… Человек десять. Больше не нужно.

При этих словах бесцветный вдруг изменил себе и пошел пятнами. Впервые на его тусклом лице появилось некое подобие чувства. «А на кой тебе писатели?!» Заказывали на его памяти разное: певцов, актеров, режиссеров. Попрыгать, поплясать… Но писателей? Нет, писателей еще не приходилось…

Тяжело вздохнув, «Бест фуд» вспомнил, зачем он здесь и какой процент ему причитается, и, предупредительно шаркнув левой ножкой, подался несколько назад.

Что и говорить, приведет он писателей. Как говорится, не уходя с этого фуршета. Вон их сколько! Прозаики, поэт на поэте… Да и драматургов тоже подобрать не составит особого труда. Люди общительные…

Атриум Музея Пушкина был не только местом встреч литераторов всех мастей. Под обаяние усадебной жизни успели попасть бизнесмены, шоумены, конгрессмены и прочие рекордсмены современных капиталов. Им и карты в руки, и пряники печатные, и заморские вина.

Атриум отдается всем. Никому нет отказа. Зачем?

Богатые хотят платить?

Пусть платят.

В «Онегинском зале» столы, слава богу, для них еще не накрывают. Пока.

А захотят Кириллы Петровичи — что ж, придется отдать и Онегина, и бронзу, и фарфор.

Фуршета час давно просрочен.

Где Трешнев?

Не сбежать ли от всего этого великолепия?

Ксения поискала взглядом крепыша и Самого. Но тот уже, видимо, свое сегодняшнее высказал. Взяв собеседника под руку, величественно двигался в ту часть зала, где было готово продолжение праздника.

— Давайте пока на этом остановимся. Все остальное — в саду, то есть на фуршете…

Жаль, подумала Ксения. Только начала слушать-подслушивать, как интервью и закончилось. Нечего было отвлекаться на чужие банкеты.

Она огляделась еще раз. Все пространство бывшего усадебного двора было отдано сегодня не обладателям жирафовых блокнотов и кошельков, а почитателям наследства русской дворянской литературы, как говорили литературоведы от марксизма-ленинизма. Когда-то отсюда выезжали жесткие, раздолбанные экипажи с домашним скарбом многодетного барина, прапорщика лейб-гвардии Преображенского полка. Нынче сюда везут стандартный кухонный инвентарь, белый костяной фарфор, штампованные скатерти, салфетки, полотенца, различающиеся лишь логотипами ухватившей заказ фирмы. Перины и клетки с петухами уступили место арендным столам и фуршетному текстилю.

Где Трешнев? Здесь! Идет Ксении навстречу.

— Ты куда это? — спросил он, заметив ее попытку к бегству.

Нежно приобнял и повел к самому сердцу атриума — к малахитово-белой арене с высокими папоротниками посредине. Они жили своей жизнью, смутно подозревая, что когда-то на этом самом месте стоял колодец, из которого вычерпывала воду многочисленная челядь хлебосольного барина. Родственник колодца — фонтан в черной чаше — тосковал по папоротнику прямо под ним, в цокольном этаже.

Ксения подошла к папоротникам и провела рукой по узорчатым распушенным листьям. Они ожили, вздрогнули и потянулись ей навстречу. Но Трешнев быстро прервал их молчаливый дружеский разговор.

Выглядел он на редкость довольным. Только чем?

Находит теперь счастье не в личной жизни, а в жратве? И в мимолетных литературных скандалах?

— Приступим? — протянул ей тарелку и вилку. Хотя после слова «приступим» Ксения ждала совсем других действий. Увы!..

Рядом с лирическим папоротником располагался стол, на котором в жире, в грилях, плавились крохотные шашлычки из индюшьего филе, шашлычки из свиной шейки, шашлычки из семги… Все правильно, все возвращается на круги своя: древним римлянам атриум тоже служил очагом — недаром само это слово означает «закопченный, черный»…

Несмотря на неостановимое и повсеместное поглощение еды, к Трешневу то и дело подходили, задавали какие-то свои, непонятные ей вопросы, заводили невнятные разговоры, навязывали ненужные знакомства. Он что-то съедал и снова, как и в начале вечера, крутил головой в поисках намеченного. Ну точный журавль, высовывающий длинную шею из уютного, обжитого, такого родного, такого привычного фуршетного гнезда.

Один из пристроившихся к их столику журавлей тем временем нежно приветствовал ее спутника, согнувшись едва ли не пополам, — он был на полторы головы выше Трешнева, обладателя вполне достойного мужчины роста.

— Андрей, выглядишь замечательно! По всему видно, дела идут неплохо. — То, что дела идут не очень хорошо, предполагала этой самой своей женской сущностью только Ксения. — Хотя нам до них далеко, — кивнул длинный в сторону окруженных камерами финалистов. — Это мы тут серые журавли, по-латыни — grus grus. А они — уже в дамках. С венцом на голове.

Трешнев напряженно молчал. На лице его читалось брюзгливое несогласие: как видно, сравнение казалось ему неуместным.