— С Джойсом Горчаковского тоже сравнивали, — заметил президент.

— А кого, Леша, не сравнивали с Джойсом? — иронически парировал Караванов.

— Меня! — нагло сказал Трешнев. — Зато один мой еще студенческий рассказ сравнили с Кафкой.

— Банальщина, Андрюша, — не унимался Караванов. — Джойс, Кафка, Пруст — это такие же детские болезни молодых писак, как скарлатина, корь, коклюш.

— А Фолкнер?! — увлекся Трешнев, совсем открывая забрало.

— Свинка, но…

Однако Борис не дал отклониться в сторону от рассказа Инессы:

— Братцы! Мне уходить надо! Инесса, чем «Радужная стерлядь» отличается от первых двух романов?

— Тем, что она издана в «Бестере».

— Молодец! — с чувством воскликнул Трешнев. — Если коротко: они там никогда не питались высокими материями. Напечатали — продали. Не продается — на фиг! Извини, Инесса…

— Ты прав, Андрей. В романе есть сюжет, композиционно он воспринимается легко, но все же претензия на интеллектуалку сохранена. Опять текст разнороден, принципиально разнороден. Порой складывается впечатление, что Горчаковский не самостоятельно стилями играет, а просто стаскивает куски из каких-то разных книг. Особенно заметно это в крымских эпизодах, которые проходят через всю книгу…

— Вот как! — заинтересовался президент. — Значит, он там и о Крыме пишет? Надо посмотреть.

— Ле-еша! — возмутилась Инесса. — Вы что же, ребята, на меня все свалили, а сами вообще «Стерлядь» не открывали?! Я все выходные на Горчаковского убила, а вы!.. Андрей, ты тоже не читал?!

Трешнев безмолвствовал.

— Скажу тебе честно, Инесса, я пыталась читать. — Ксения решила немного отвлечь учительницу-литературоведа от Трешнева. — Но засыпала на первых страницах. Явно это не моя литература.

— Ну, ребята, — теперь возмущение Инессы приобрело новое направление, — вы дилетанты, что ли? Еще скажите: «нравится» — «не нравится»! Это что, фуршетные закуски?! Что, вас не учили элементарщине: надо знать, зачем читаешь текст, — сразу от скуки и следа не останется! Ты, Ксения, предложила мне сделать стилистический анализ — я сделала. Честно выполнила свою часть работы.

Борис посмотрел на часы, а потом на неоскудевающий стол академиков-фуршетчиков.

— Как мне жаль, братцы, уходить от вас! Но Денис Денисович время мне назначил жестко! Надо соответствовать. Инесса, пока в двух словах — общее впечатление от романа.

— Про сюжет и композицию я сказала. Персонажей многовато, но все же такого столпотворения, как в первых двух, здесь нет. А вот стилистически, конечно, разнобой велик. Крымские эпизоды просто вываливаются своим качеством из все же рыхловатого тела романа, где можно натолкнуться и на кулинарные рецепты, и на довольно подробное описание родов, почему-то напомнившее мне руководство по акушерству и гинекологии, которое я читала, когда готовилась рожать… Вот, если коротко.

— Понял! И побежал! — Борис встал. — Спасибо, академики, спасибо, дорогая Инесса! — Он взял руку Инессы, как видно, тяжелую от серебряных колец и браслетов. Проникновенно расцеловал пальцы. А Ксению лишь изволил чмокнуть в щеку.

— Один вопрос, — проговорил в этот момент Трешнев. — Помнится, на фуршете или сразу после него у Арины Старцевой произошло расстройство желудка. По нашему предположению, после шампанского, которое они с Горчаковским прилюдно выпили. Если это не нарушит тайну следствия, хотелось бы знать…

— Не нарушит! — Борька хмыкнул. — Я все же к столу пришел, решил не заострять — и аппетита никому не портить. Тайны особой нет, и вам могу сказать: у лауреата тоже началось расстройство желудка, он отправился в туалет — где и был убит.

— Значит… — сказал президент.

— Значит, следствие продолжается! — и Борис почти бегом покинул кафе «Лит-Fak».

Как у кого, а у Ксении никакого желания после такого финала продолжать фуршет не возникло. Тем более не хотелось наблюдать за дальнейшим общением Трешнева с Инессой. Сославшись на то, что ей надо еще заглянуть на работу, Ксения, попросив у Инессы свой же экземпляр романа Горчаковского, убежала вслед за кузеном.

— Только закладки сохрани! — крикнула ей вслед героиня встречи.

Ночь с Пелепенченко

Но ни на какую работу Ксения не поехала, а отправилась домой.

Что и говорить, Инесса ее и здесь сделала! Ведь Ксения сама сунула ей «Радужную стерлядь» в надежде, что опочит на ней усталая словесница, как она, Ксения, опочила. Нет! Вывела историю с романом в интересную, хотя и малопонятную пока сторону.

Ксения чувствовала, однако, что именно этот доклад, как она его назвала, и ее подводит к чему-то неожиданному. Вот и решила вновь растопырить свою сумку тяжеленной книгой.

Но дома, увидев пылившийся возле музыкального центра уже подзабытый сувенирный футлярчик с диском, где главы из «Радужной стерляди» читал Пелепенченко, Ксения решила воспользоваться своим преимуществом перед Инессой, у которой такого диска не было.

Послушаем, как интерпретировал роман-лауреат народный артист…

Анатолия Пелепенченко Ксении довелось видеть в профессии трижды, так как на убийственном фуршете он не появился.

Первый раз это было на концерте, которым завершалась научно-практическая конференция, где участвовала Ксения.

Пелепенченко приехал с композицией по рассказам Фазиля Искандера. Читал живо, но во время выступления произошло небольшое происшествие.

В какой-то момент разыгравшийся на сцене Пелепенченко вдруг застыл, а пребывавший в благоговейном эстетическом восприятии зал погрузился в окончательную тишину.

И в этой почти космической тишине — ее представляют, наверное, все — вдруг все громче и громче стали звучать щелчки фотоаппаратного затвора.

Репортер конференции, до этого момента серой тенью носившийся по всему залу и не раз взбегавший по боковым ступенькам на сцену, теперь открыл для себя счастливую возможность запечатлеть прежде подвижного, как веретено, Пелепенченко в артистической статике.

Щелкая затвором с нарастающей частотой, он из глубин полутемного зала упорно приближался к неподвижной фигуре народного артиста.

Наконец вновь взобрался на сцену и, всячески извиваясь для использования всех возможностей своего объектива, начал наступать на Пелепенченко.

И вдруг этот не самого высокого роста артист, во всяком случае заметно ниже, тоще и попросту старше фотографа, ожил и, взмахнув фалдами своего черного концертного фрака, обернулся каким-то неведомым существом, похожим и на грача, и на ворона, и на Чапаева в бурке из знаменитого фильма.

Этот парящий над зрителями демон с невероятной легкостью ухватил фотографа за ворот куртки и потащил по сцене к ступенькам. Ступеньки, все до одной, сверху вниз, фотографом были пересчитаны, но рухнуть ему на пол Пелепенченко не позволил, а поволок несносного хроникера к выходу.

Телом фотографа широкие двери были распахнуты, оно вылетело в кромешную темноту фойе и грузно там шлепнулось. Затем последовал не менее внушительный удар, очевидно произведенный тяжелой фотокамерой.

Во тьме исчез и сам Пелепенченко, но лишь для того, чтобы до отказа набитый зал-пятисотка услышал его короткое: «Сволочь!»

Вновь появившись при свете красной аварийной лампочки над дверным проемом, народный артист с балетной легкостью венецианского дзанни обеими руками плотно закрыл широкие двери, прыжком взлетел на сцену, застыл на мгновение в прежней позе, реактивным прострелом зала подавил даже тень попытки аплодисментов — и продолжил свой моноспектакль.

После конференции ученое сообщество бурно обсуждало этот поступок мастера. Мнения, как водится, разделились на равновеликие «про» и «контра», что грозило тупиком. Вдруг один из присутствовавших напомнил коллегам высказывание известной остроумицы Дороти Паркер: «Поскребите актера — и вы найдете актрису». По его мнению, поступок Пелепенченко был следствием истеричности его натуры, отдавал обыкновенным хамством и неуважением к своему коллеге — фотохудожнику.