Ее платья. Маленький несессер, где она хранила часть своих секретов и свое благоухание.

Картины, две моих картины о детстве и смерти. Она держала их свернутыми и перевозила в каждый отель, в каждый город, где она творила. Это меня особенно тронуло.

И дневник. Я знал о его существовании, знал также, что найду там имя своего отца. На одной из страниц.

Этой ночью должны обнаружиться две тайны. Одна хранилась у меня в кармане, на скомканной бумажке из второго ящика комода. Другая — в дневнике, который был в руках у девушки, исполнявшей для меня изумительный танец.

Я продолжал писать. Музыка моей матери заполнила все вокруг. Я слышал ее, хотя пластинка лежала рядом с чемоданом.

Это было невероятное, самое изнуряющее и самое подлинное переживание в моей жизни.

Картина близилась к концу. Картина желанного, но не осуществленного секса. И моя мать, хотя она еще не достигла иного мира — или уже достигла? — была не со мной.

Кончив танцевать, девушка бросилась на кровать. Я улегся рядом с ней.

Мы молчали. И дышали так тяжело, как раньше в театре. В моей голове звучали заключительные слова из «Смерти коммивояжера»: «Мы свободны, мы свободны». Я чувствовал близость девушки. Судьбоносный момент настал.

Я вспомнил об ампулах. Почувствовал, что именно в такой момент хотел сделать себе инъекцию. Я вынул их из кармана и показал девушке.

— Я не хочу их использовать. Не хочу, чтобы эта вторая жизнь стала не такой, какой была задумана. И больше всего не хочу потерять способность спать, потому что, проснувшись, я хочу всегда видеть тебя рядом. Хочу смотреть каждый день, как ты пробуждаешься к жизни.

Я даже представить себе не мог, что не увижу, как она просыпается. Я столько лет наблюдал, как просыпается моя мать… Я обожал спать рядом с ней. После того случая в небоскребе мне это стало нравиться. Мне нравилось, как она открывает глаза, пробуждается к жизни. Это было восхитительно. Она смотрела на меня, улыбалась и говорила: «Я проснулась, Маркос». И целовала меня в щеку.

Вероятно, я был влюблен в свою мать.

Я никогда не думал об этом, но я любил ее. Вероятно, и она меня любила. Любовь, исходившая от нее, не имела ничего общего с сексом.

Она объясняла мне, что такое секс, и я в конце концов в нее влюбился. Она верила, что надо учить детей любви, сексу и жизни. Я никогда не смогу ее отблагодарить. Она была храброй. Никогда не заботилась о том, что скажут люди.

Она делала только то, что считала правильным.

— Я согласна с тобой, — сказала девушка из Испанского театра. — Я тоже не хочу отказываться от сна. Можно посмотреть на картину?

Я кивнул. Она взяла ее, принесла в кровать и начала рассматривать. Я думаю, в этой картине мне удалось выразить влечение к своей матери, влечение к девушке и влечение к Дани. Три самых важных влечения в моей жизни.

Я решил отдать ампулы Дани. Однажды с помощью своего дара я увидел самое страшное воспоминание в его жизни. В детстве его избивал отец, но самым страшным было не это, а то, что каждую ночь Дани ссорился и дрался со своим отцом. Отец давно умер, но продолжал жить в его снах и даже там просил его о побоях.

Вот почему Дани нужен был этот препарат — чтобы его убить. И я стал бы соучастником этого онирического⁴ убийства.

Возможно, это помогло бы Дани встретить кого-нибудь и забыть меня. Я потеряю его и, как говорила моя мать, боль от утраты того, кто тебе не нужен, может стать невыносимой.

— Чудесно, — сказала девушка, не отрывая глаз от картины.

Я улыбнулся. Не знаю, как вам объяснить эту живопись. Картина была абстрактной, но если тебе удавалось уловить ее настроение, она казалась очень реалистичной, Не таков ли и секс?

Моя мать как-то сказала, что секс — это «окутанная тайной загадка внутри чего-то непостижимого». Определение показалось мне точным. Я сказал, что мне оно нравится. Моя мать рассмеялась. Это определение относилось вовсе не к сексу. Так Черчилль когда-то определил Россию. Той ночью мы много смеялись, уже не помню, где тогда мы были.

Мы с девушкой сожгли дневник. Неважно, кто был моим отцом. Огонь, напротив, был нам нужен. Мы нуждались в его тепле как в некой идеальной атмосфере для того, что собирались сделать.

Я дал ей сложенный вдвое лист бумаги. Она собиралась его открыть, чтобы узнать, кем мы были в прошлой жизни, на той первой планете.

Прочтя, что там написано, она передала листок мне. Я прочел.

Настало долгое молчание.

Помнится, потом я сказал: «Вот все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я». Она кивнула.

Мы обнялись и постепенно уснули. По-моему, я впервые хорошо спал на чужой кровати.

Знание о том, что ты прожил всего лишь малую часть одной из твоих первых жизней, очень успокаивает и приносит большое удовольствие.

Я вспомнил о своей матери. Теперь мне стало ясно, почему я чувствовал такую боль: ушел не тот человек, которого я любил больше всех, ушел человек, который больше всех любил меня.

Тяжело потерять того, кто любил тебя больше всех остальных.

Я крепко обнял свою дочь.