Люси Энно изнемогала от влажной вечерней жары. Мужской верховой костюм был непривычен и неудобен еще потому, что его пришлось носить под дорожным пальто. От жары, ночи и пустыни за тонкими стенами вагона, от шести дней пути пришла апатия, усталость и жажда конца.

Жуков заснул, как засыпал всегда, стремительно, без снов и полусна, но спал чутко, приученный годами опасности к чуткому и легкому сну.

Колеса вагона катились ровно и мерно. Паровоз свистел на поворотах и закруглениях, где ему было положено свистеть.

Ровно в три часа ночи еле слышно стукнул молоточек прибора и разбил тонкое запаянное в баллон стеклышко. И в ту же секунду отравляющий газ вытек из баллона, медленно расплываясь по полу, подымаясь с каждой секундой, подползая к запрокинутой голове спящего Жукова. Жуков дышал равномерно, легко втягивая в легкие сухой, горячий воздух. Когда газ был на уровне запрокинутой головы, Жуков забеспокоился, глубоко вздохнул, чувствуя как бы непривычный дурной сон, сошедший на него, шевельнулся и попробовал поднять голову. Но, глубоко вздохнув второй раз, он застонал и головы не поднял. Теплая, мутная, дурманящая волна прошла над ним, закружила и опустила в ночь, мрак и безмолвие.

Был тот час, когда ночь в пустыне на короткие мгновения сменяется влажной, предутренней прохладой. Почти все люди в поезде спали ровным и глубоким сном, который за всю ночь пришел впервые с тем, чтобы исчезнуть с первым горячим лучом солнца.

На сорок седьмой версте от Мерва (как потом точно указывало дознание), на крутом повороте, где поезд идет медленно, так что его может обогнать всадник на рыси, паровоз и состав дрогнули, точно споткнувшись. Колеса заскрежетали по дереву шпал, и все восемнадцать вагонов, лязгая друг о друга, затормозили. И в это же время мгновенно вдоль поезда, по паровозу и вагонам, затрещала беспорядочная ружейная пальба, заглушаемая гортанными выкриками и ревом внизу, под откосом, по которому карабкались, прыгая на подножки и хватаясь за открытые окна вагонов цепкие, как обезьяны, люди.

По всему поезду пошел глухой вопль и стон, от паровоза к последнему вагону: “Басмачи‑и‑и‑и!…” Это было и отчаяние, и ярость, и призыв к упорной последней борьбе, без надежды на пощаду. Нападающие метались по узким коридорам, рвались в купе, рубили двери, диваны, тела, отскакивая, как мяч, от дверей, откуда навстречу им гулко ударяли наганы. Перебегали по крышам, стуча босыми пятками, выпуская пулю за пулей в крыши так, чтобы поражать сверху.

В этом хаосе воплей, стонов и выстрелов Люси все‑таки не верила в смерть до тех пор, пока рядом с ней не упала с раздробленной челюстью женщина в ситцевом платье, уронив захлебывающегося от крика ребенка. Тогда Люси, вытянув руку с маленьким, почти игрушечным “веблей‑скот”, протиснулась в коридор.

Здесь она почувствовала вдруг, что кто‑то сжал ее руку, и не сразу расслышала знакомый голос:

– Идите за мной…

Гифт в том же непривычном, как бы маскарадном костюме бухарца, протащил ее в конец вагона по стонущим раненым, по неподвижным трупам.

– Стойте здесь!

Она вспомнила, что это купе Жукова. Гифт открыл дверь и, закрывая лицо из‑под рукава странной, уродливой маской, исчез в купе. Одно мгновение Люси стояла одна. Вокруг все било жестоким и страшным сном – стрельба, стопы и поили нападавших и уже желтеющее небо на востоке пустыни. И опять Перси Гифт выскочил из купе Жукова, бросил на пол маску (теперь Люси вспомнила, что это противогазная маска наподобие тех, какие она видела у солдат на западном фронте), снова увлек ее с собой, открыл дверь вагона и крикнул вниз трем, сразу метнувшимся к ним. И то, что он сказал на их языке, был, по‑видимому, приказ, потому что они помогли им спрыгнуть вниз и побежали вместе по откосу.

Отсюда были видны вспышки выстрелов, и уже было ясно, что первая растерянность прошла и что на беспорядочную пальбу нападающих отвечают из последних вагонов метким и дружным огнем. Но у Люси не было времени разглядывать бой, потому что ее увлекал Перси Гифт и люди в высоких, косматых шапках в сторону от стрельбы, в ложбину, где ржали потревоженные лошади. Дальше они скакали, удаляясь от поезда, грохочущего выстрелами на откосе. Рядом скакали несколько всадников в красно‑коричневых полосатых халатах, босые, с кривыми саблями и магазинными карабинами на весу на седельной луке.

Люси обернулась к Гифту. Круглая, черная привязанная борода съехала набок, и у него был его обычный, настороженный и, однако, довольный вид. Она перегнулась с седла к нему и крикнула так, чтобы он мог расслышать:

– Это сделали вы?…

Однако он слишком торопился, чтобы отвечать.

ЕЩЕ ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ

“У аппарата дипкурьер Жуков точка сорок восьмой версте шайкой басмачей произведено нападение поезд номер два бис точка ночь нападения одурманенный неизвестным ядом не мог оказать сопротивления точка почта похищена по‑видимому агентом разведки противника точка поезде пять убитых восемь ранено точка стороны басмачей убито трое точка нападающих обнаружены одиннадцатизарядные карабины точка Жуков”.

“У аппарата Захаров точка Начвойск района предложите вести преследование точка похищение почты не имеет значения точка ввиду событий Гюлистане выезжаю на границу запятая где ожидайте распоряжений точка Захаров”.

ЛЕНТА ПРЯМОГО ПРОВОДА

Под абрикосовыми деревьями кишлака (туземной деревни), за семьдесят верст от границы, лежат на ковре Перси Гифт и Люси Энно.

Пятьдесят верст сделаны в эту ночь галопом и карьером. Лошади загнаны; но зато линия железной дороги проходит пятьдесят верст севернее. Люси чувствует усталость после двенадцатичасовой скачки. Ни утренняя гимнастика, ни спорт не могли подготовить ее к таким переходам.

Но Перси Гифт много путешествовал в этих краях. Что такое лишние пятьдесят верст, если то, для чего сделана вся рискованная поездка, у него в руках. Он поглаживает рукой красный запечатанный кожаный конверт с некоторой нежностью и полным удовлетворением. Затем он пьет из плоской чашечки зеленый чай и рассказывает в эпическом тоне.

– Кроме приличной суммы денег, это дело стоит двести превосходных карабинов. К сожалению, с этими людьми никак нельзя знать – против кого в конце концов они обратят эти ружья. Но так как это только аванс, то они выполнили блестяще свое первое обязательство. Я говорю о беспокойстве, причиненном ими поезду, в котором ехал наш милый Жуков. Не правда ли?…

– Разумеется… Но зачем это было нужно?

Она чрезвычайно любезно наливает ему еще чашку превосходного, ароматного чая.

– Неужели мадемуазель полагает, что у Жукова не было тайной охраны? Сначала я отвлекал их внимание при вашей помощи… В некотором роде – приманка… Таким образом, у меня была возможность организовать вчерашний эффект. Далее, я привел Жукова в такое состояние, в котором он не мог быть нам опасен. Его охрана была вынуждена ввязаться в перестрелку, и это дало нам возможность сделать все, что нужно, и благополучно скрыться. Комбинированный удар.

В первый раз она замечает в нем некоторое волнение. Он тает от жары и удовольствия.

– Завтра мадемуазель превратится в гаремную даму. Все уже приготовлено. Чадра, костюм. Что же касается меня, то я, как вы видите, привык к маскараду.

Он сдвигает на бритую голову тюбетейку и запахивается в халат.

– К чему это?…

– Неужели вы думаете, что так просто перейти границу… Мы едем под видом супружеской четы, путешествующей в Мекку с караваном паломников. Купец из Мерва Джемальэддин и его жена Сараджуль – так сказано в пропуске. Это самая безопасная часть путешествия. Паломников пропускают беспрепятственно, а тем более женщин.

Люси приподнимается на локте, поправляет замшевую кобуру револьвера у пояса.

– И все это проделано для того, чтобы добыть этот кожаный конверт с печатью?… Какая нелепость!

Перси несколько изумлен. Впрочем, что дамы понимают в дипломатических делах…

– Кстати, что может быть в этом конверте?…