Линейный корабль «Св. Павел» под флагом командующего флотом во главе многочисленной эскадры возвращался из крейсерского плавания к Одессе и устью Дуная.

«Св. Павел» издали не казался особенно большим и грозным. Трудно было поверить, что на нем было 84 пушки и около 900 человек экипажа. Закрытые порты артиллерийских палуб тремя белыми линиями опоясывали его борта, придавая боевому кораблю нарядный вид. Даже со свернутыми парусами и оголенными мачтами он был великолепен. Под стать флагману были и другие корабли эскадры. Казалось, что невзгоды трехмесячного похода никак не повлияли на них. Не одна подзорная труба была направлена на входившие в порт корабли. Придирчиво, с любовью и ровностью оглядывали отставные марсофлоты^{26} каждое судно.

В безветренном воздухе раннего утра отчетливо слышались команды вахтенных начальников, трели боцманских дудок, вызывавшие команды на большую приборку, скрин уключин гребных шлюпок, втягивавших на буксире корабли, каждый к своей пристани. Пароду на набережной и у пристаней все прибывало.

Обеспокоенные, как бы чего не случилось с царским курьером, полицейские тоже стали нетерпеливо поглядывать на снующие по бухте лодки. Наконец подвалил баркас с начальником порта контр-адмиралом Романом Романовичем Вильсоном и, приняв курьера, под дружные удары весел заскользил к «Св. Павлу».

Взойдя вслед за начальником порта на верхнюю палубу, курьер потребовал, чтобы его безотлагательно отвели к командующему.

— Ты не волнуйся, отдохни, — увещевал его командир корабля капитан 1-го ранга Сарандинаки, — Адмирал только недавно уснул после нескольких бессонных ночей.

Но курьер стоял на своем, упирая на то, что, дескать, ему приказано вручить пакет немедленно, он ужо два дня как в Ахтиаре, а императорский указ адмиралу все еще не вручен.

— Евстафий Павлович, — обратился Вильсон к Сарандинаки, — ты уж побеспокой Федор Федоровича, а то наш столичный гость совсем изведется. Видел бы ты, как его Николай Семенович Мордвинов обрабатывал, требуя передать почту. Но наш молодец — как кремень. Велено лично Ушакову, значит, я и дождусь! Вот так-то. А ты — спит адмирал!

На шум вышел адъютант командующего лейтенант Балабин. Поздоровавшись с начальником порта и выслушав взволнованного курьера, лейтенант сообщил, что Федор Федорович уже проснулся и сейчас выйдет.

— Петр Иванович, — спросил адъютанта Вильсон, — как плавалось? Здоров ли Федор Федорович?

— Всяко было, Роман Романович. И штормы трепали, и служители хворали, но все живы и здоровы.

— А с неприятелем не встречались?

— Да какой же теперь неприятель! — воскликнул Сарандинаки. — Туркам не до нас. Они сейчас французами огорчены. Встречный купец-грек рассказывал, что Наполеон на Египет пошел. Теперь туркам с нами не воевать, а только кланяться. А вот и Федор Федорович.

К спустившемуся со шканцев Ушакову быстро подошел Вильсон и, взяв иод козырек, стал но всей форме докладывать. По Ушаков, не дослушав, обнял его и, расцеловав, спросил:

— Здоровы ли все в городе, Роман Романович? Холеры из Константинополя не занесло?

— Бог миловал, Федор Федорович. Я никого на берег раньше трех дней карантина не пускал. Да и на дорогах караулы выставлены.

Тут, оттеснив флотских, курьер пробился к Ушакову и отрапортовал:

— От Государя Императора Его Величества Павла Первого срочный пакет вашему превосходительству! Дозвольте вручить! Третий день жду. Извелся весь. Господин адмирал Мордвинов чуть меня под караул не взял. Требовал ему почту отдать. А мне приказано лично вам, в собственные руки!

Отдав рапорт, курьер сразу сник и протянул Ушакову внушительных размеров кожаную сумку, запечатанную сургучными печатями.

— Ого! — воскликнул Ушаков, — Серьезное, видно, дело.

— Да уж куда серьезнее. Ваше превосходительство, в Петербурге все говорят: война с французами!

— Ну, добро, братец, спасибо тебе. Иди поспи, поешь, а потом мы с тобой еще потолкуем. Балабин, — оборотился он к адъютанту, — распорядись! Роман Романович, ты сейчас разберись с Евстафием Павловичем, что к чему, а я пока почитаю, что здесь такого срочного.

Ушаков поднялся к себе и, заперев дверь на ключ, прошел в рабочую каюту. Задернув штору на иллюминаторе, он положил сумку на стол и, не вскрывая печатей, некоторое время задумчиво смотрел на нее.

Помимо нескольких увесистых пакетов из Адмиралтейств-коллегии, в сумке был небольшой пакет, запечатанный личной печатью Павла I. В нем оказался царский указ: немедленно по получении выйти в новый поход.

Ушаков несколько раз перечитал короткий текст, стремясь понять его явный и скрытый смысл. Указ гласил: «По получении сего имеете вы с вверенною в команду вашу эскадрою немедленно отправиться в крейсерство около Дарданелей^{27}, послав предварительно авизу^{28} из легких судов к министру нашему в Константинополе господину тайному советнику Томаре, извести его, что вы имеете повеление от нас, буде Порта потребует помощи, где бы то ни было, всею вашею эскадрою содействовать с ними, и буде от министра нашего получите уведомление о требовании от Блистательной Порты вашей помощи, то имеете тотчас следовать и содействовать с турецким флотом противу французов, хотя бы то и далее Константинополя случилось».

Адмирал, похлопывая ножом но еще не вскрытым пакетам, думал, что это могло означать.

После многочисленных поражений, понесенных Портой на море и на суше в прошлой войне, трудно было поверить, что она забыла о них и легко согласилась на союз с Россией.

Чтобы там ни говорилось, но султан Селим III всегда будет питать за проигранную войну тайную вражду к русским вообще, а к нему — Ушакову — особенно. Но если Порта запросит от нас помощи флотом, то, стало быть, у нас с нею будет военный союз против Франции, а с Францией у Порты такая была дружба!

Ушаков хорошо помнил события того времени. Сам в них участвовал. Оттоманская Порта, объявив в 1787 году войну России, по сути дела, была дубинкой в руках английского и прусского королей. Они желали установить свое господство в Европе за счет ослабления России, толкали султана на войну. Их дипломатия прикрывалась разговорами в газетах об охране «европейского равновесия», о «защите интересов малых стран», о борьбе с «русской опасностью».

Тайная дипломатия сделала свое дело. Русского посла Якова Ивановича Булгакова вместе со всем посольством заточили в Семибашенный замок — страшную тюрьму, откуда редко кто выходил живым. Война была объявлена!

И в этой войне ему — Ушакову пришлось сыграть немалую роль.

Тогда под Калиакрией туркам не помогли ни корабли с медной обшивкой французской работы, ни английские офицеры, управлявшие артиллерией чуть ли не на каждом корабле. На русской эскадре было всего 17 убитых и 28 раненых, а неприятель потерял в бою три линейных корабля и сотни убитых на каждом из спасшихся. Только на корабле Сейит-Али, командовавшего союзным алжирским флотом и обещавшего султану привезти Ушак-пашу в железной клетке, было 450 убитых. Всего же они тогда потеряли больше 2 тысяч человек и с десяток судов, потонувших потом, уже после боя. Оставшиеся на плаву корабли турецкого флота рассеялись по портам Анатолии и Румелии. Капудан-паша, то есть главнокомандующий объединенным флотом, страшась султанского гнева, скрылся в неизвестном направлении, и его долго не могли сыскать.

Когда глубокой ночью остатки алжирского флота все же добрались до Константинополя, они имели ужасный вид: поломанный рангоут^{29}, пробитые борта, изорванные снасти, залитые кровью и заваленные ранеными палубы. Корабль самого Сейит-Али, только войдя в Босфор, стал тонуть.