– Да, ты что – вскочила со стула Шура – С ума сошла. Это что бы я взяла и выдала тебя?

Она быстрыми шагами заходила по комнате, лицо ее покрылось красными пятнами:

– Прости Шура – пыталась успокоить ее Анна – Это я так, к слову.

– Нет, надо же – не унималась Шура – Такое подумать – Она подошла ближе к Анне, наклонилась и гневным шепотом продолжила – А ты знаешь, где у меня эта власть сидит? – она провела ребром ладони по горлу – Вот здесь. – Шура немного успокоилась и села ближе к Анне – Три года назад это было. С отцом мы здесь жили. Он мастером по сплаву работал. Плоты плотили в Курье, а потом пароходами сплавляли в Архангельск. В тот год не хватало цепей, тросов. Все худое было. Отец переживал. Он к каждому бревнышку с душой относился. К начальству обращался, что плот ненадежный. А ему приказ, устно конечно, пользуйся мол тем, что дают. Вот и приходилось пользоваться тем, что есть. План должен был выполняться любой ценой.

А весна была бурная, вода большая. Плоты надо было уводить, а пароходов не хватало. Отец сутками с плотбища не уходил. Все плоты крепили бригадой. И все таки один плот сорвало и разнесло. Отец сильно расстраивался. Но что он мог сделать.

Ночью его забрали. И меня вместе с ним. Привезли нас в район и посадили по разным камерам. Следователь все меня спрашивал, зачем отец ночью ходил на плотбище, брал ли с собой ножовку по металлу, топор. Что я могла сказать, если такого и не было. Целый день не кормили, все допрашивали. А ночью… – тут Шура прервалась, бросила взгляд на пустую бутылку водки, сжала ладонями виски и закрыла глаза.

Анна осторожно тронула ее за рукав:

– Шура, если тяжело, не рассказывай я и такпойму.

– Ну уж нет, дорасскажу – Шура открыла глаза и глянула на Анну – А ночью… – повторила Шура – Ко мне в камеру ворвалось двое конвоиров и ссильничали меня. А потом так каждую ночь и каждая смена. Плохо помню я все остальное. Припадки у меня начались. Помню только хорошо, когда отца ко мне в камеру привели. Увидел он меня такую, бросился на колени: «Шурочка, доченька милая, что же это с тобой сделали. Прости меня ради Бога». А сам плачет, кулаками по полу стучит. Конвоиры подняли отца на ноги, а следователь спрашивает: «Ну как?» Отец смотрит на меня и отвечает: «Пустите девку. Все подпишу, что скажете». А на самом лица нет. Следователь сказал: «А на что она нам. Отпустим. Смотря что напишешь и что на суде скажешь. А в случае чего ее нам недолго обратно забрать».

Меня и вправду вскоре отпустили. В больницу бы мне надо, но не пустили. На подводе до пристани довезли, а там пароходом домой отправили в сопровождении милиционера. Хорошо парень хороший был. Накормил меня, чая горячего достал. А дома меня под надзор участкового отдали и велели никуда не выходить. Соседка тетка Маня со мной две недели водилась. Долго я отходила. Люди приходили, кто чего принесет. А некоторые избу стороной обходили. Я уже ходить стала и как‑то в коридоре нашу местную газету увидела. Принесла в избу, развернула, а на первой странице статья «Вредителей к ответу». В ней писалось, что мой отец, мастер леса, Николай Фомич, длительное время занимался вредительством, портил такелаж и в конце концов распустил плот с пиловочником, чем причинил стране большой вред.

Шура вздохнула, поправила на груди платок:

– В конце статьи – Якимов приговорен к высшей мере – расстрелу. Приговор приведен в исполнение. Я после этого еще неделю не вставала. А как смогла ходить, ночью пробралась в клуб и изрезала портрет главного их чекиста Дзержинского. Шум был на весь поселок. Начальству понаехало куча. Участковый ко мне приезжал. Да тетка Маня ему, ты что с ума сошел? Девка уже три недели не встает. Нашел на кого думать. Так ни с чем и ушел.

Вот ты теперь и все знаешь Анечка, дорогая. Ни кому об этом не рассказывала. Поправилась я все‑таки. Корни‑то крепкие были. Алексей появился. Бабьего счастья захотелось, за собой стала следить, в избе порядок держать. Я за это Алексею всю жизнь благодарна буду. К жизни меня вернул.

Шура замолчала, вытерла передником выступившие слезы, встала и вышла в кухоньку. Там она долго гремела умывальником и вернулась к столу, на ходу вытирая лицо полотенцем.

Анна, потрясенная рассказом Шуры, не нашла, что сказать. Слова утешения могли быть неуместны и звучат банально. Она лишь забрала полотенце из рук Шуры и придвинула ей чашку с чаем.

Шура поняла состояние Анны, оценила ее молчание и произнесла:

– Ничего Аня, все переживем. Когда в вагончике Клюев стал на мне одежду рвать и на пол валить у меня сразу в памяти всплыли картины моего прибывания в камере. Все думала, не смогу так дальше жить, если еще и эта сволочь надо мной надругается… А потом, когда Алексей меня от него спас, поняла, что есть кому за меня заступиться, есть люди, которые видят во мне просто человека. И таких больше.

После этого ушла я из бригады. Не могла больше видеть эту сытую морду Клюева. Будь моя воля и силы, я бы этой скотине руки и ноги переломала бы.

Глаза у Шуры сузились, пальцы рук сжались в кулаки и она постучала ими по столешнице. Последние слова о Клюеве упали на подготовленную почву и Анна укреплялась в своем решении. Она осторожно спросила Шуру:

– А кто такой Клюев и где его можно увидеть?

– Тебе‑то он зачем? – спросила Шура.

– Глянуть надо – кратко ответила Анна.

– Глянуть – недоверчиво протянула Шура – Ну, глянуть можно. В конторе он с утра бывает. В делянки в лес ездит в своем вагончике. Вот послезавтра поедет. Конец месяца. Наряды надо оформить, кубатуру подсчитать. А так но поселку шляется вечером к директору леспромхоза на совещания ходит. После совещания с друзьями где‑нибудь пьянку устроят. Домой когда придет, когда нет. Жена с двумя детишками уехала от него после того случая. Дошло до нее что‑то такое или сам похвалялся.

Тут Шура всплеснула руками:

– Да, что это мы о нем. У нас ведь еще обед не готов. Заморила я гостью. Сейчас в магазин сбегаю.

Она вышла из‑за стола и стала собираться. Анна кинулась к кофте за кошельком, но Шура остановила ее:

– Брось давай. Есть пока еще у меня деньги. А тебе свои еще пригодятся. Я перед похоронами машинку швейную «Зингер» продала, так что теперь шикую.

Анна стала настаивать, но Шура не стала ее слушать, накинула жилетку, взяла сумку и пошла к выходу. У порога она остановилась и сказала:

– Я тебя на замок закрою, а ты перед окнами‑то не маячь. Сиди здесь на кухне. Тут с улицы не видно.

Шура ходила недолго. Она ввалилась в избу с доверху наполненной сумкой.

– Ты куда столько набрала? – удивилась Анна принимая от нее поклажу.

– Как куда? – раздевалась Шура – А ты с чем обратно пойдешь? Завтра еще что‑нибудь прикуплю. В магазине сказала, что на девятый день, Алексея помянуть надо.

Остаток дня прошел незаметно. Вечерело. В соседних домах в окнах зажегся свет. Женщины стали собираться, но в последний момент Шура предложила идти позднее, когда вероятность встречи на улицах с жителями поселка будет минимальной. Женщины сидели молча, не зажигая света, думая каждый о своем, прижавшись друг к другу. Постепенно в поселке дома погружались в плотные сумерки. Наконец Шура поднялась:

– Все пойдем. Только я впереди, а ты немного сзади. Мало ли кто встретится.

– Хорошо, хорошо – согласилась Анна, суетливо собираясь. Ее весь день тянуло к могилке Алексея. Она чувствовала, что посещение могилки принесет успокоение. В любом случае христианский обычай будет соблюден. Конечно, время выбрано не совсем обычное, но ведь и обстоятельства были необычными.

Шура вышла первой, осмотрелась и лишь потом пропустила Анну. По поселку они шли задворками. Шура изредка останавливалась, оглядывалась и взмахом руки приглашала Анну за собой.

Так они прошли жилые дома, затем пошли сараи, штабеля древесины и в свете луны блеснули рельсы. Шура подождала Анну:

– Это узкоколейка на делянку ведет, где мы работали – сказала она – А кладбище тут недалеко, за полчаса дойдем. Никогда ночью не ходила туда. Страшновато что‑то.