На это король лишь повторил:

— Вы должны снять эту ношу с моих плеч.

Струэнсе уставился на лежащие перед ним бумаги. Кристиан не подымал глаз. Собака крепко спала на его ногах.

5

Он никак не мог в ней разобраться.

Струэнсе видел ее в Альтоне, во время остановки перед прибытием в Копенгаген, и едва ли он тогда ее разглядел. Было совершенно очевидно, что тогда она была ребенком, и ребенком испуганным.

Он возмутился. С людьми нельзя было так обращаться. Но тогда он ее не разглядел.

Потом он ее разглядел. Он вдруг понял, что она таит в себе огромную опасность. Все говорили о ней как о «прелестной» и «очаровательной», но ведь именно это и требовалось говорить о королевах. Это ничего не означало. Все исходили из того, что она была безвольной и очаровательной, и что жизнь ее сделается адом, хотя и рангом выше, чем у жен бюргеров, и просто как на другой планете по сравнению с женами из народа. Но что-то в ней заставляло его думать, что маленькую англичанку недооценивают.

У нее была потрясающая кожа. У нее были очень красивые руки. Однажды он поймал себя на том, что представляет себе, как ее рука смыкается вокруг его члена.

Ее желание научиться верховой езде было обескураживающим.

Она почти всегда обескураживала его, в те немногие разы, когда они встречались. Ему казалось, что он видит, как она вырастает, но не знал, к чему это приведет.

Организовать первый урок верховой езды было несложно. Но когда условленный час настал, она прибыла одетой в мужской костюм; ни одна женщина из королевского дома никогда не ездила на лошади по-мужски, то есть верхом.

Это считалось непристойным. Тем не менее, она пришла одетой в мужской костюм для верховой езды.

Он оставил это без комментариев.

Он мягко взял ее за руку и подвел ее к лошади для первого урока.

— Первое правило, — сказал он, — осторожность.

— А второе?

— Смелость.

— Второе мне нравится больше, — сказала она на это.

Лошадь была тщательно подобранной и очень спокойной. Они катались в Бернсторфском парке час.

Лошадь шла очень спокойным шагом. Все получалось очень хорошо.

Она ехала верхом, впервые в жизни.

Открытые поля. Заросли деревьев.

Струэнсе ехал рядом с ней. Они разговаривали о животных.

Как животные передвигаются, умеют ли животные мечтать, существует ли у них представление о собственной жизни. Присуще ли их любви нечто особенное.

Могут ли они сами ощущать свои тела, как они относятся к людям, о чем может мечтать лошадь.

Королева сказала, что в ее представлении лошади отличаются от других животных. Что они рождаются неказистыми, с чересчур длинными ногами, но что они очень быстро начинают осознанно относиться к своей жизни, к своему телу, и мечтать; что они могут испытывать страх или любовь, что у них есть тайны, которые можно прочесть, если заглянуть им в глаза. Необходимо заглядывать им в глаза, тогда понимаешь, что лошади мечтают, когда спят, стоя, окруженные своими тайнами.

Он сказал:

— Я понимаю, что никогда в жизни не осмеливался заглянуть в мечту лошади.

И тогда королева засмеялась, впервые за свое почти трехгодичное пребывание в Копенгагене.

Уже на следующий день распространились слухи.

Проходя под сводами дворца, Струэнсе встретился с вдовствующей королевой; она его остановила.

Ее лицо было словно каменное. Строго говоря, у нее всегда было каменное лицо; но сейчас за этой маской чувствовалась ярость, делавшая ее почти устрашающей.

— Доктор Струэнсе, — сказала она, — мне сообщили, что королева ездила на лошади в мужском костюме, и к тому же верхом. Это верно?

— Верно, — сказал он.

— Это нарушение этикета и это непристойно.

— В Париже, — ответил он, — дамы всегда так ездят. В континентальной Европе это не считается непристойностью. В Париже это…

— В Париже, — быстро возразила она, — полно безнравственности. Нам незачем импортировать все это в Данию.

Он отвесил поклон, но не ответил.

— Только еще один вопрос, доктор Струэнсе, об этих континентальных… мыслях.

Он слегка поклонился.

— В чем заключается конечная цель этих… просветителей? Я просто… интересуюсь?

Он стал тщательно подбирать слова.

— Создать на земле небо, — сказал он, чуть заметно улыбнувшись.

— А что тогда произойдет… с настоящим… небом? Я имею в виду небеса Господни.

Он с той же мягкой улыбкой ответил:

— Тогда оно сделается… по их мнению… не столь необходимым.

Вдовствующая королева очень спокойно произнесла:

— Я понимаю. Именно поэтому этих богохульников и необходимо уничтожить.

Потом она развернулась и ушла.

Струэнсе долго стоял, не двигаясь и глядя ей вслед. Он думал: «Вообще-то я совсем не сильный человек. Я могу ощущать леденящий приступ боязни, когда ко мне обращается старая женщина. Если в истории виднеется щель и в нее следует протиснуться, — правильно ли, чтобы эту задачу брал на себя человек, способный ощущать страх перед старой женщиной?»

Потом он подумал: «Противники начинают проявляться. Не только эта старая женщина. Дворянство. Гульберг. Их много. Круг противников скоро очень отчетливо обозначится.

Тех, кто „против“, я, пожалуй, могу выделить. Но, кто же, „за“»?

Глава 9

Хижина Руссо

1

Все труднее понять, что происходит.

Конус света, кажется, сужается вокруг нескольких стоящих на сцене актеров. Однако они пока стоят, отвернувшись друг от друга.

Совсем скоро они будут готовы подать реплику. Их лица еще не видны. Тишина.

Когда Кристиан как-то вечером, уже не в первый раз, начал рассказывать Струэнсе о своих ночных кошмарах, связанных с мучительной смертью сержанта Мёрля, и запутался в деталях, тот неожиданно принялся расхаживать по комнате и гневно велел ему прекратить.

Кристиан изумился. Пока еще был Ревердиль, до того, как его выслали в качестве наказания, ему можно было об этом говорить. Струэнсе же, похоже, потерял самообладание. Кристиан спросил, почему. Струэнсе сказал:

— Ваше Величество не понимает. И никогда не давали себе труда понять. Хотя мы уже так давно знаем друг друга. Но я отнюдь не сильный человек. Я испытываю страх перед болью. Я не хочу думать о боли. Меня легко напугать. Дело обстоит именно так, о чем Ваше Величество знали бы, прояви Ваше Величество интерес.

Кристиан с удивлением наблюдал за Струэнсе во время его вспышки и потом сказал:

— Я тоже боюсь смерти.

— Я не боюсь смерти!!! — нетерпеливо сказал Струэнес. — Только боли. Только боли!!!

Существует рисунок, сделанный в конце лета 1770 года, изображающий негритенка и принадлежащий руке Кристиана.

Вообще-то он рисовал очень редко, но сохранившиеся рисунки выполнены с большим талантом. Этот рисунок изображает Моранти — негритенка-пажа, которого Кристиану подарили для облегчения его меланхолии и «чтобы ему было, с кем играть».

Никому не следовало так выражаться. Меланхолия была подходящим словом, а не приятелем для игр. Но Бранд, которому пришла в голову эта идея, выражается именно так: приятель для игр для Его Величества. Вокруг короля распространилась атмосфера глухого отчаяния. Найти приятеля для игр среди придворных было трудно. Король, казалось, концентрировал отпущенную ему на день энергию на том часе, когда он подписывал документы и деловые письма, которые ему предлагал Струэнсе; но как только они расставались, на него нападала апатия, и он погружался в свое бормотание. Бранд устал от общества короля и купил ему в качестве игрушки пажа-негритенка. Когда он запросил разрешение, Струэнсе лишь с неодобрением покачал головой, но согласился.

Положение Струэнсе при дворе было теперь столь очевидным, что его согласие требовалось и для покупки негров-рабов.