— Злой химии, — вставил бывший командир разведчиков.

— Это ты правильно: злой! Есть, само собой, и добрая химия.

— Но ты все лишь о Бельчке одном…

— Ну, не Бельчке — он, Бельчке — они! Для меня все они Бельчке, эти новейшие колдуны-отравители, толстячки со стеклянными глазами, желающие вогнать нас в безумие!

— Волнуешься, тезка.

— Да нет. Решение мною принято. Что же тут волноваться! — Он швырнул окурок наземь и придавил его каблуком. — Прохладновато становится. Пошли в дом!

Набегавшись за день, друг скворцов и будущий скиталец во времени уже спал. Стараясь ступать бесшумно и говоря вполголоса. Колесников выставил на стол чайные стаканы, хлебницу, сахарницу, банку с вареньем. Потом он отправился на кухню за чайником, который терпеливо пофыркивал на конфорке, как поезд под парами. И вся эта мирная картина вдруг показалась неправдоподобной бывшему командиру разведчиков после недавнего разговора о Бельчке, об ЛСД и о нюрнбергских ведьмах…

— Считай, батя: призвал меня из запаса! — сказал Колесников, вернувшись. — Ты в больших чинах… — Гость сделал протестующий жест. — В больших, в больших, не скромничай! Будешь проездом в Москве, напомни, кому надо, обо мне. Похлопочи, а? Объясни там, что есть в Медногорске бывший твой разведчик, человек полезный и нужный: можно сказать, с самим Бельчке на короткой ноге, чуть было от него капитуляцию не принял. И никак, мол, не согласен этот разведчик в создавшемся положении заниматься только рыбалкой. Пусть подыщут мне задание! — Он добавил, улыбнувшись: — В случае чего готов в отъезд…

Бывший командир разведчиков с удовольствием смотрел на своего друга. Сейчас белые усы и брови выглядели как наклеенные и седую шевелюру его можно было принять за парик.

— Ну а что Нина Ивановна скажет на это?

— Нинушка? Так она же умница у меня. И любит. Значит, поймет.

Колесников неожиданно засмеялся и тотчас же пугливо оглянулся на дверь в комнату, в которой спал Павлушка.

— Она, знаешь, хитростями всякими опутывала меня. Хотела заслонить, прикрыть собой от всего опасного и злого на свете. Хитрости-то, конечно, прозрачные у нее. Разве старого разведчика запросто обманешь? Но до поры до времени прикидываюсь дурнем. Жалею ее, батя…

Он встал, поправил на Павлушке одеяло, которое сползло на пол. Мальчик не проснулся, только пробормотал что-то, удовлетворенно почмокал во сне губами и перевернулся на другой бок.

— Беспокойно спит, — пояснил Колесников, вернувшись к столу. Лицо его еще сохраняло заботливо-доброе выражение. — Хороший парень, — добавил он, будто извиняясь перед гостем. — Таких вот и хочется заслонить собой. От Бельчке разных. Правильно?

— Конечно.

— Пишут, — продолжал Колесников, — преодолен в авиации звуковой барьер, сверхзвуковой! А почему не напишут никогда о психическом барьере, который был преодолен во время войны? Говорю не только о нас, фронтовиках, но и о гражданском населении, главным образом о гражданском. Бомбежки эти, голод, холод, похоронки… Диву даешься, когда вспомнишь, сколько сил душевных понадобилось нашему человеку, чтобы выстоять! И есть ли, батя, вообще предел этим силам?

Бывший командир разведчиков неторопливо, как всегда, размял пальцами кончик сигареты, скользнул взглядом по Колесникову, закурил, подумал.

— По-моему, тезка, — сказал он, — для нашего человека предела нет!

Будапешт — Вена — Москва