—Если ты не узнаешь своих собственных мыслей, если не воспримешь это наставление, тогда свет испугает тебя, звуки устрашат, видения ужаснут и ты будешь обречен вечно блуждать во мраке.
Ритуальные устрашения никак не подействовали на юношу, и у бурята не прибавилось ясности насчет его состояния. Луций же, барахтаясь между жизнью и смертью, по-прежнему безуспешно пытался изгнать изводящий его свет.
—Не привязывайся к тем, кого видишь, но размышляй о Сострадательном, — продолжал свое бурят.
"...сострадательное"... — услышал Луций и, оторвавшись от видений, вспомнил вечно сострадающую ему и только что преданную им за то Лину, но из-за содеянного им по отношению к девочке она не могла прорваться к нему, и мысль о ней ушла за пограничную полосу сияния. Собственно конца у света не было и не существовало никаких рубежей. Просто где-то присутствовало нечто, откуда все исходило и куда все исчезало, все за исключением не ослабевающего ни в одной своей точке ослепительного свечения.
—Уйдя из этого мира, ты увидишь места, хорошо знакомые на земле, и своих родственников, как это бывает во сне, — не останавливался бурят.
Юноша внезапно увидел изможденные лица отца и матери. Он давно уже не вспоминал их и даже смирился с мыслью о смерти родителей и вот теперь увидел. И это не могло быть воспоминанием. Люди, которых он видел, были намного старше образов, хранившихся в его памяти. Родители, которых он помнил, никогда не старели. Они всегда были тридцатилетними, как на старинной фотографии. Эти же, вовсе не старые люди — как прикинул Луций, отцу должно быть сорок пять лет, а матери — сорок — выглядели лет на пятьдесят — шестьдесят. Отец был в застиранной синей пижаме, из-под коротковатых брюк которой выглядывали завязки кальсон, а мать в того же цвета халате. Обуты оба были в серые резиновые тапочки. Стоя в замызганном коридоре, они шушукались о чем-то с ребячливо-радостным выражением на старческих лицах. Видно было, какое счастье для них, седых, морщинистых, убогих, тайком ото всех перекинуться парой слов.
Луций заскрежетал зубами, попробовал приподнять голову и вновь провалился в ослепительно яркое свечение.
—Ты видишь своих родных и близких и обращаешься к ним, но не получаешь ответа. Увидав, что они оплакивают тебя, ты думаешь: "Я мертв! Что делать?" — и жестоко страдаешь, словно рыба, выброшенная из воды на раскаленные угли. Ты будешь страдать, но страдание тебе не поможет, — продолжал бурят.
"Действительно, — задумался юноша, — он прав. Страдание не поможет. Я должен вытащить своих родителей из заточения. Пусть мне не удалось спасти брата, но должен же я хоть для кого-то что-то сделать в этой убогой жизни!"
—Густой, наводящий ужас мрак надвинется на тебя, и оттуда послышатся крики "Бей! Убивай!" и другие угрозы.
"Как все знакомо, — устало подумал Луций. — Вновь биться с очередными врагами на этот раз за собственных родителей. И так всю жизнь. Может быть, действительно дело в его карме? Но разве он один вынужден так жить?! Сто пятьдесят миллионов находятся в таком же положении. А как просто уйти..."
Как будто почувствовав сомнения юноши, бурят усилил натиск. Он в очередной раз поднес зеркальце к губам Луция и не обнаружил дыхания, приподнял веки умирающего и увидел закатившиеся зрачки. Ободренный мыслью, что наконец-то все пошло как следует, бурят продолжил:
—Когда к тебе придет мысль: "Увы! Я мертв! Что делать?!", а твое сердце похолодеет и ты испытаешь безмерную скорбь, не думай о разных вещах, но представь твоему уму пребывать неизменным. Не ищи покинутого тела, ты не найдешь ничего, кроме страданий, отринь жажду иметь тело; смири ум; действуй так, чтобы остаться вне телесных пределов.
Тут юноша вдруг увидел двух бритоголовых толстячков, сидящих по разные стороны ручейка. Они перебрасывались черными и белыми камушками из сложенных рядом с ними кучек и обговаривали, на небо или под землю тащить пустое тело Луция.
—В одно мгновение проявляется взаимное разделение.
—В одно мгновение достигается совершенное просветление, — говорили они друг другу при каждом броске.
—Слушай последний раз, — воодушевленно прогнусавил бурят. — Твой разум в промежуточном состоянии не имеет твердой опоры, легковесен и пребывает в непрерывном движении, и любая твоя мысль, благочестивая или нет, обладает огромной силою; потому не размышляй о нечестивом, но вспомни какой-нибудь обряд или, если не знаешь обрядов, прояви чистую любовь и смиренную веру!
—Люблю Лину! — проговорил, приподнимаясь Луций, и в тот же момент в открывшуюся дверь вбежала девочка.
Книга третья. СУМАСШЕДШИЙ ДОМ
1. ПОДЗЕМНЫЙ ХОД
Отбежав на безопасное расстояние от горящего здания Римского клуба, Луций, не выпуская Лининой руки из своей, остановился и стал лихорадочно соображать, как, собственно говоря, спасаться. У него не было никаких сомнений, что густой дым и языки пламени из горящих зданий скоро привлекут солдат мятежников, которые вряд ли станут разбираться, кто они и зачем слоняются по улице. Нужно было куда-то спрятаться, чтобы в спокойной обстановке обдумать, каким образом добраться до Лининого дома. Однако долго размышлять ему не пришлось.
Из-за облаков вдруг вынырнула черная ракета и понеслась к земле, оставляя за собой белый слоистый след. Прямо над горящим зданием клуба она раскололась, и, словно акульчата из брюха матки-акулы, из нее вылетели десятки маленьких торпед. Не дожидаясь, пока они вонзятся в охваченное дымом, гудящее от огня здание, Луций вновь подхватил девочку и изо всех сил бросился бежать прочь от рушащихся домов. Взрывная волна настигла их уже довольно далеко от гибнущего Римского клуба, бросила на землю, засыпала глаза гарью и понеслась дальше. А когда с неба на асфальт просыпался ливень каменных осколков, они уже были почти в безопасности у входа в тот самый туннель, в котором немногим более часа тому назад погибли сопровождавшие Лину боевики. Только вход в туннель преграждал танк.
Гораздо позднее юноша узнал, что гибнущая гвардия императора не придумала ничего лучше, чем направить единственную имеющуюся в ее распоряжении ракетную систему на здания Римского клуба, справедливо, но весьма бестолково полагая его источником мятежа.
Обратный путь казался бесконечным, но теперь они могли спастись лишь подземным ходом, который привел Луция в Римский клуб. Пробираясь ползком, то и дело задевая груды земли, вывороченные взрывами камни и обломки металла, огибая тлеющие остатки спекшихся от сильного жара бесформенных предметов, беглецы наконец оказались в непосредственной близости от входа в здание, когда вдруг сверкающий красный луч словно зажег воздух вокруг них.
За колеблющимся светом последовал громоподобный рык: "Немедленно вернитесь! Даем вам минуту на раздумья. Через шестьдесят секунд открываем огонь!"
—Пятьдесят девять, пятьдесят восемь... пятьдесят... — бубнил равнодушный, как метроном, голос.
—Что будем делать? — спросил в отчаянии Луций.
Он почувствовал, как теплые волосы Лины коснулись его лба. Девочка прижалась к нему, будто искала и нашла единственную в мире защиту.
—Только не сдаваться, — прошептала она. — Я ни за что не хочу попадать им в руки. Может быть, здесь можно спрятаться?
В отчаянии юноша схватил ее здоровой рукой и бросился в прогоревшее окно.
— ...Тридцать три, тридцать два... — продолжал бубнить равнодушный голос, и под этот кошмарный отсчет Луций повернулся к стене и стал шарить по ней мокрыми от выступившего пота ладонями, пока не нащупал тонкую щель, отделявшую железную дверь от камня. Никакой ручки у этой странной двери не было, кое-где она была покрыта ровным слоем штукатурки, и юноша понял, что тот самый пожар, который уничтожил Римский клуб, стал для них спасительным, потому что содрал с двери маскирующий ее покров.
Обдирая руки, он просунул их под дверь, рванул ее изо всех сил, теряя сознание, и та чуть приотворилась. Всего на несколько сантиметров, но их оказалось достаточно, чтобы худенькая Лина, а за ней с громадными усилиями и Луций сумели в нее просунуться. И только юноша захлопнул дверь за собой, как грянул взрыв. Их тряхануло, и от раскаленной двери полыхнуло острым жаром. Однако Луций с торжеством понял, что взрыв обезопасил их — ибо теперь все стены первого этажа должны были спечься в один непроницаемый кокон, в котором уже невозможно было отделить стеклянную массу от камня и стали.