– Я вижу дальше твоего, Твардовский, не проведешь меня, – отвечал ему с злобною улыбкою дьявол? – В душе твоей я читаю, как в книге, как в письме, ко мне написанном… Припомни себе, не я ли первый давал тебе совет не жениться, и не ты ли горячо и упорно опровергал мои доводы, обещал себе верное счастие?

– Я не ошибся в этом счастье. Маленькие неприятности еще не составляют несчастия: это легкие облачка на чистом небе.

– Да, облачка, которые сойдутся наконец в громовую тучу… Зачем ты таишься предо мной?

– Кто же сказал тебе, что я несчастлив и что причиною этого несчастия – жена моя?

– Ты забыл, что я знаю все, что я не оставляю тебя ни на минуту.

– А когда так, то прошу тебя, сатана, дай же мне совет, как выйти из положения, в которое я поставил себя.

– Не будут ли поздними теперь эти советы? Вольно тебе не слушать их прежде. Разве не советовал я тебе увезти ее, высосать из нее всю сладость, все то, что в ней было хорошо, и бросить потом, как ореховую шелуху, без которой не мог бы ты съесть зерна?..

Твардовский молчал.

– Ты сделал по‑своему, – продолжал дьявол, – и вот плоды твоего своеволия… Но, так или иначе, а надо же тебе кончить эту историю.

– Я готов на все, – сказал мрачно Твардовский.

– Ты выгонишь ее из дому…

– Выгнать из дому!.. С ума сошел ты, дьявол! А что бы стали говорить люди?

– Люди! Ха, ха, ха!.. Людская болтовня разве составит твое счастье или несчастье?

– Но, подумай… не пал ли бы на меня весь позор, если б решился я выгнать жену из моего дома?

– Жену, говоришь ты?

– Жену. Разве она не жена моя?

– Ха, ха, ха!.. Жену, с которою обвенчал тебя покорный слуга твой!

Твардовский задумался. До сих пор эта мысль не приходила ему в голову. Счастливый первою любовью, он считал себя законнейшим мужем во всей вселенной. Нерешительность, однако ж, все еще не оставляла его.

– Она не так дурна и зла, как тебе кажется, – сказал он наконец.

– Она гораздо хуже того, чем кажется, – прервал дьявол. – Ты, верно, еще не совсем разлюбил ее?.. Можешь жить с нею, если тебе угодно, но я советовал бы тебе наперед увериться хорошенько в ее добродетели.

– Как! Ужели ты думаешь, что она могла изменить мне! Она смела изменить мне!.. И ты говоришь мне это, сатана! – вскричал Твардовский, подбегая к дьяволу. Глаза его блестели, руки тряслись: ревность душила его.

– Не только говорю, но и утверждаю, – хладнокровно отвечал дьявол.

– Ты докажешь мне это!

– Нет ничего легче!

– Изменяет!.. Изменяет! – кричал Твардовский. – И для кого, для кого? Говори – для кого, спрашиваю тебя?

– Для кого!.. Как водится, для молокососа, который помоложе, посвежее тебя… А ты и не знал ничего, бедный муж! Знай же, что эта связь тянется уже добрых два месяца… Теперь не хочешь ли знать имя счастливца? Пан Христофор, королевский коморник, глупый, как кукла, и так же раскрашенный, нарумяненный.

– Я должен увериться в этом, должен непременно, – говорил Твардовский, – я убью изменницу!..

– Уверься. Но позволь сказать тебе на прощание, Твардовский: изо всех мудрецов в свете я не видал ни одного глупее тебя. Вместо того, чтоб спокойно ждать случая, который бы удостоверил тебя в неверности жены, вместо того, чтоб отмстить осторожно и обдуманно, упиться всею прелестью давно замышленного мщения, ты торопишься, хочешь, чтоб она обезоружила тебя кокетством, обманом, слезами, чтоб она снова и сильнее прежнего привязала тебя к себе!..

– Что же должен я делать?.. Что?.. Говори!.. Видишь: одна мысль об ее неверности жжет меня.

– Выслушай меня терпеливо. Скажи ей, что ты должен ехать сегодня из Кракова за несколько миль, приготовься к отъезду; выезжай из дому, но не из Кракова. Будь уверен, она позовет к себе своего любовника. Ты ночью войдешь в дом через садовую калитку, прокрадешься в спальню, услышишь, увидишь все.

– Но я не желал бы видеться с нею, – сказал Твардовский. – Чувствую, что я не удержался бы и высказал ей все, что у меня на сердце! – Говоря так, он позвал слугу и послал его уведомить жену о своем отъезде на несколько дней.

Спустя несколько минут дьявол показал ему в окошко выходившую на улицу служанку жены, поверенную всех ее тайн.

– Видишь ли, она уже послала за своим возлюбленным, – шепнул сатана. – Ну, захлопнем же мы их в западне.

Твардовский собрался в дорогу. Выехав за Флорианские ворота, он приказал остановиться в корчме, куда назначено было придти дьяволу. Тот не заставил долго ждать себя.

– Пойдем! – сказал он ему со злобною улыбкою.

Ночь была ясная и теплая, и путники скоро достигли садовой калитки. Отсюда пробрались они черед сад в комнату, смежную со спальней.

– Где же они?.. – нетерпеливо спросил Твардовский.

– Здесь, – отвечал дьявол, – слушай, только со вниманием… слышишь?..

Твардовский, бледный, весь дрожа, едва переводя дыхание, подвинулся к двери. В руке держал он огромную саблю. В спальной происходил следующий разговор.

– Ты думаешь, что я могла любить его? Я никогда не любила его, – говорила пани Твардовская.

– Зачем же ты отказала для него другим женихам, отреклась от наследства Пораев? Зачем позволила увезти себя? – говорил счастливый любовник.

– Твардовский богаче всех женихов и всех Пораев; я рассчитывала на это.

– Но признайся, Ангелика, ведь все же ты любила его в первое время замужества!

– Я притворялась и умела обмануть всех вас… Любовь для мужа то же, что мед для мух: просто их не поймаешь, а пойманные однажды, они уже не вырвутся на свободу.

– Ну, умен же твой прославленный философ, Твардовский! Славно ты провела его. Впрочем, и то сказано, трудно было не вдаться в обман при таких сильных аргументах, как эти прелестные глазки.

Тут услышал Твардовский звонкий поцелуй. Он уже хотел отворить дверь, но дьявол остановил его.

– Постой, рано еще… Услышишь еще кое‑что, – сказал дьявол.

Из спальни снова послышался разговор, на этот раз уже прерываемый частыми поцелуями.

– Неужели одно богатство могло тебя склонить выйти за Твардовского? – спрашивал Христофор.

– Не одно богатство… Я предпочла его другим за богатство, за славу, за значение. Всю жизнь бредила я славою и известностью; я все на свете отдала бы за них. В Твардовском я нашла все эти достоинства… Только не было любви. Любовь я узнала с тобой, – прибавила Ангелика после минутного молчания.

Слова эти сопровождались жаркими поцелуями.

– За что же, скажи мне, мой друг, зовут Твардовского чернокнижником, всеведцем, когда он позволяет нам обманывать себя так спокойно, когда он и не подозревает об этом обмане, не знает, что не его, а только его богатства хотела ты, выходя за него замуж?

– С мудрецами всегда так, – отвечала Ангелика, – засмотревшись на небо, они не примечают, что делается у них под носом. В нем нашла я одно, в тебе другое…

– Глупый мудрец! – воскликнул счастливый любовник.

В эту минуту с треском отворились двери и Твардовский с поднятою саблею вбежал в спальню… Ангелика вскрикнула; любовник ее схватился было за висевшую подле него саблю, но сабля в то же мгновение превратилась в кусок полотна.

– А! – вскричал Твардовский, бросая гневные взоры на преступных. – Так глуп Твардовский, глуп, потому что знал все, потому что сторожил вас, глуп, потому что жестоко отплатит вам?.. Умны только вы, которые попались в западню?.. Посмотрю, как‑то вывернетесь вы от меня!.. Между нами все кончено, – продолжал он, обращаясь к жене, – не священник венчал нас, а черт знает кто… Прочь из моего дома, негодная! Ступай просить милостыню или лучше продавать горшки на краковском рынке. Ты, которая весь свой век бредила о богатстве и славе, узнаешь теперь, что такое нищета. Прочь с глаз моих, негодная!

Он кликнул слуг и приказал выгнать жену свою. Приказание было исполнено в ту же минуту. Слуги не любили Твардовскую и рады были случаю отомстить ей.

– Тебя же, любезный, – продолжал Твардовский, обращаясь к Христофору, – я осуждаю на 20 лет раскаяния: 20 лет будешь ты бегать собакою, 20 лет будут гонять тебя камнями, обливать кипятком, бить палками. Ступай вслед за своею возлюбленною.