Финка без всякого смущения энергично ковырнула в носу и осталась довольна результатом. Это придало ей уверенности.

— Днем трудиться не будешь, только работниками командовать, ну, а ночью — попотеешь немного.

Она не шутила, смотрела серьезно.

— У вас тут мужчин, что ли, нет? — стушевался Панюшкин. — Да и я… — он хотел сказать — старый, а сказал —…немолодой.

— Мужчин хватает, да все они разные. Очень ты мне понравился. А если за тобой ухаживать, ты еще долго прослужишь. Подумай.

Васька думал основательно — минуты две. Прижмурил узкие глаза и сказал:

— Добрая ты баба. Только поздно мне жизнь наново начинать. Да и Зина с Капой рассердятся. Мне еще предстоит с ними по приезде разбираться.

Пальто собутыльники одобрили.

— То-то! Финка — сообразительная бабешка! — сказал довольный Панюшкин. — Белая, гладкая.

Небритый литейщик бросил презрительно:

— Чухна!

— Кто? — не понял Васька.

— Ты Пушкина читал? «Приют убогого чухонца»… Они хоть и живут лучше нашего, а нам не ровня. Мы — великий народ!

Василий поежился: великим он себя не чувствовал.

Подповетный заржал:

— По-твоему, это мы от чувства превосходства катаемся к фрицам за подержанными автомобилями?

Семен Ильич заметил назидательно:

— Больших людей нужно цитировать с осторожностью. Величие должно выражаться не в словах. Никто в России никогда не думал о народе. Ни при Иване Великом, ни при Петре, ни при кровавом Николашке, которого неизвестно по каким канонам объявили святым: у нас невинно убиенных в революцию, в сталинских лагерях, на войне, в Бабьем Яру — легион, они — святее. Ленин со Сталиным считали человека одноразовым насекомым: пока лапками шевелить способен, пусть осуществляет их заветную мечту — светлое будущее мирового коммунизма. Нынешняя власть в этом плане мало что изменила, кроме терминологии. От обещаний — уши вянут, а конкретный человек всегда на последнем месте.

— С вашим настроением и национальностью надо жить и учительствовать в Израиле, — осторожно усмехнулся инженер с Петербургской верфи.

Семен Ильич погрустнел, ответил мягко:

— Но я здесь родился и считаю Россию своей родиной.

— Тогда нечего ее марать! — обрадовался неожиданной поддержке литейщик.

— Я не мараю. Просто трезво мыслю.

— Таких мыслящих раньше, знаешь, за какое место подвешивали?

— Знаю. И думаю, что все еще впереди. Но надеюсь не дожить.

Финский пограничник в теплой одежде и перчатках с крагами, мехом внутрь, пропускал за пять минут по машине: полистает нехотя документы, глянет одним глазом в багажник и махнет рукой — проезжай. А впереди российская таможня, где потрошат на совесть — ищут хоть какую-нибудь причину, чтобы содрать взятку, а если ничего не обнаружат, будут мариновать просто так, пока свое не получат, потому хвост из автомобилей растянулся на целый километр. Откуда на родной стороне взялся гололед и сугробы по обочинам, Василий уразуметь не успел, а уже ткнулся капотом в снег. Выбрался без посторонней помощи — никто и не предлагал, все боятся место потерять. Василий не обиделся — тут конкуренция, если зевнешь, ждать не станут, вмиг объедут, поэтому и моторы не отключают. Хотелось бы только знать, куда спешат? Сутками раньше, сутками позже, а дома будем, Выборг отсюда — рукой подать.

Стемнело, и таможня закрылась до следующего утра. Все побежали в магазин — купить еды и водки для сугреву, иначе околеть недолго. Мужики сбивались в кучки — кто ж пьет в одиночку, только алкаши. Панюшкин принял приглашение симпатичного ему Семена Ильича, стоявшего машин на двадцать впереди, переночевать в его просторном автомобиле. Свою малышку Василий пока отключил, нечего зря бензин жечь — впереди почти четыре тысячи километров по российским просторам.

Внедорожник приятно удивил обилием места и тепла. Выпили чуток, плотно закусили и заснули на опущенных в горизонталь сиденьях. С рассветом заработала таможня. Прибывшие накануне с очередного парома автомобилисты выстроились за Панюшкиным. Он резво юркнул за руль, завел мотор и хотел продвинуть свою солнечную девочку на два метра вперед, но она пошла как-то странно — нехотя и юзом. Он выскочил наружу и обомлел: три колеса были спущены. Явно кто-то проколол, пока он ночевал у Семена Ильича, даже покрышки грубо разрезаны. Одной запаской тут не обойтись.

Сзади раздались гудки и ругань. Пришлось съехать на обочину.

— Я в шиномонтаж смотаюсь, а ты меня потом на мое место пустишь! — крикнул Василий мужику, что стоял за ним.

Тот посмотрел на него через закрытое боковое окно и ничего не ответил. Может, не слышал? Василий постучал по стеклу и показал на пальцах, куда встанет. Мужик за рулем опять промолчал, презрительно пожевал губами и, видя, что человек не отстает, показал ему фигу. Васька даже не выругался: во-первых, не привык, а во-вторых, дошло наконец, что его сделали. Но как!

Ремонтная мастерская находилась в паре километров, все шины на себе за один раз не упрешь, да и домкратом лишь одну сторону поднять можно, а несколько раз бегать — времени уйдет столько, что новый паром очередную партию машин успеет скинуть, тогда неделю в очереди простоишь. Нынешняя так и так — пропала. Решил Васька потихоньку, помаленьку, чтобы диски не помять, на спущенных колесах в ремонт ехать.

Мастера скучали. Но места не покидали — значит, есть интерес. Работа выпадала редко и в основном по мелочи, зато и конкурентов нету, цены, конечно, договорные. А какой здесь может быть договор — сколько скажут, столько выложишь. Панюшкину, явно новичку, в мастерской обрадовались, как родному. Сказали: машина японская, малогабаритная, колеса нестандартные, надо заказывать, привезут завтра к вечеру, крайний срок — послезавтра утром. Брать придется целиком, потому что диски уже не в кондиции. Василий махнул рукой — в кондиции, не в кондиции — что он понимает?

— Звоните, заказывайте!

Через два дня он выехал из мастерской на новых колесах. Заплатил, в том числе за монтаж и срочность, столько, что на пошлину осталось подозрительно мало. Обреченно пристроился в конец очереди, которая странно изменилась и состояла уже из нескольких рядов. Непосредственно перед ним оказался серебристый «Фольксваген».

— Откуда их столько принесло? — спросил Панюшкин мрачного, модно одетого парня, который как раз выбрался из машины наружу покурить. Тот неохотно буркнул:

— Спешат. Не слышал, что ли? Новый закон вышел.

Васька обалдело уставился на курильщика.

— Закон? Какой закон?

— Дубина необразованная. С первого числа плата взимается не с объема цилиндров, а за каждую лошадиную силу и без скидок на год выпуска. Что новая, что старая — без разницы.

— И что? — все еще не понимал Василий.

— А то! — передразнил его курильщик. — Дороже намного.

— А сегодня какое число?

— А нынче тридцатое, — с издевкой пояснил мрачный водитель. — Ты что, с неба свалился?

— Почти. Из мастерской. Шины мне ночью попортили.

— Бывает. Витать в облаках надо меньше. Тут новички всегда расслабляются, думают, что раз до своих добрался, значит, дело в шляпе! Ан не-ет. Тут только напряг и начинается. Наши — они на выдумку сильны. Способов нелегального отъема денег много, а легального — и того больше.

— Но мы-то до завтра наверняка успеем, — легкомысленно высказался Василий.

— Сомневаюсь.

Парень бросил тлеющий окурок в снег — тут тебе не заграница, не оштрафуют — и полез в свой «Фольксваген».

Очередь Панюшкина подошла через двое суток. За это время, опасаясь потерять место, он выходил из машины лишь три раза — в туалет — и пулей обратно. Съел два непривычно безвкусных багета (то ли дело — родной кисловатый серый кирпичик) и запил водой. Экономил.

Здание таможни из красного кирпича, с финскими дверями и окнами, с кондиционером, который летом остужает, а зимой гонит горячий воздух, настраивало на подобострастное отношение. Ваське внутри сразу стало жарко. Он выложил перед гладким, выспавшимся, довольным жизнью служащим в униформе слегка помятые бумажки, проштампованные на финской границе, и смущенно разгладил их неверными пальцами.