— Дождался наконец! — воскликнул кто-то с затаенным смешком.— Теперь подобреет...

Леня Аксенов тронул меня за плечо.

— Очнитесь, бригадир. За вами наблюдают. Хорошенькое представление для любопытных...

Я сказал Жене:

— Здравствуй!

Она открыла влажные глаза, улыбнулась.

— Здравствуй, Алеша... — Оглянулась на обступивших нас ребят.— Здравствуй, Трифон.

— С приездом,— ответил Будорагин приглушенным басом.— Когда прилетела?

— Утром.

— Со студенческим отрядом?

— Да. Я уже побывала у вас, видела Анку.

— Где поселилась? — спросил «судья» Вася.

— В палаточном городке.

— Мы там жили, теперь вы поживите!

— Надолго приехала?

— На два месяца.

— А потом?

Я не слышал, что она сказала. Ее оттеснили от меня совсем, она едва успевала отвечать на вопросы.

Прибежал Петр Гордиенко. Растолкав ребят, он пробился к Жене, обнял ее, поцеловал в обе щеки. Отстранил на вытянутые руки; взглянул ей в лицо и еще раз поцеловал.

— Ах, какая приятная неожиданность!

Работа у ряжей приостановилась. Верстовский стоял в отдалении, терпеливо ждал, когда кончится церемония моей встречи с Женей. Легкий ветерок шевелил его волосы, седую прядь. Петр сказал Елене:

— Идите с Женей на катер. Мы быстро управимся. Вася, перевези их.

Сруб с трудом втащили на баржу, установили так, чтобы он во время хода не соскользнул в воду. Петр подал команду, и катер, взбурлив винтом пену, натянул буксир и медленно повел баржу на середину Ангары. Мы стояли на барже, окружив сруб, держась за его углы, за стенки.

Буксир притащил баржу к тому месту, где кончалась насыпная дамба, идущая от острова. Здесь тяжелый ряж столкнули в реку и закрепили. Главный инженер Верстовский находился уже на перемычке. Он подал знак Петру, Петр — мне, а я крикнул шоферу самосвала:

— Давай! Сыпь!

Кузов грузовика, приподнимаясь, встал наискось и вывалил в деревянный сруб ряжа первую порцию каменной породы. Ряж немного осел. За первой машиной подошла вторая, третья, четвертая... Ряж все глубже уходил под воду, садясь на дно реки. И теперь нам предстояло наращивать его уже здесь, посреди течения.

Я ловил себя на том, что все мои действия были скорее механическими, чем осмысленными. Я не видел ни ребят, ни сруба, ни стремительных завихрений внизу. Я видел Женю. Она молча стояла на палубе катера, заслонив собой весь свет. Один раз, оступившись, я чуть было не свалился за борт — поймал Трифон.

— Успеешь, искупаешься,— проворчал он насмешливо.

Петр сказал озабоченно:

— Толку от тебя не будет. Забирай женщин, и уходите. На вот...— Он дал мне ключ от своей избушки.— Мы придем вечером.

Я послушался. Добравшись до берега, мы пересели в грузовик и доехали до поселка. Елена ушла в управление, а я и Женя направились к домику Петра.

Мы шли молча, изредка и нечаянно касаясь друг друга плечом, тут же отскакивали, точно обжигались. Глядели под ноги. Во рту у меня было сухо и горько, губы запеклись, язык сделался каким-то колючим, голова покруживалась, и я ощущал бессилие во всем теле. Чем дольше мы молчали, тем тяжелее было заговорить. Я с ужасом думал, что Женя приехала не вовремя, встреча произошла несуразно, у всех на виду. А главное, я не знал, что ей сказать, о чем спросить. Все, что приходило на ум, вертелось на языке, было глупо, нелепо и смехотворно по своей мизерности.

Мчавшаяся навстречу легковая машина, скрипнув тормозами, приостановилась. Меня окликнули:

— Токарев! — В машине рядом с шофером сидел Ручьев. Дверца с его стороны была распахнута.— Как там, на берегу?

Я некоторое время молчал, приходя в себя, осмысливая то, о чем меня спросили.

— Все в порядке, Иван Васильевич,— ответил я невнятно.— Ряжи перевезли, установили. Началась засыпка.

— Это хорошо. Молодцы! Поеду взгляну... — Он уже хотел захлопнуть дверцу, но, как бы вспомнив что-то, внимательно взглянул на меня голубыми глазами.— А почему ты не на работе? — Перевел взгляд на Женю.— Что-нибудь случилось, Токарев?

— Нет, ничего... Вот жена приехала...

— Жена? — удивленно переспросил Ручьев.— Никогда не подумал бы, что ты женат! Это для меня новость!

Женя почему-то обиделась на Ручьева.

— Почему же не подумали бы? Я его жена, да. Может быть, он говорил всем, что не женат? — Она строго взглянула на меня.— Так это неправда.

Ручьев, скрывая улыбку, поспешно заверил ее:

— Нет, нет. Он ничего такого не говорил. Извините, пожалуйста, я не хотел вас обидеть... — Он толкнул локтем шофера.— Трогай...

Машина укатила, взвихрив пыль на дороге. А мы все так же молча побрели дальше, держась друг от друга на расстоянии.

— Может быть, говорил всем, что ты холостой? — спросила Женя, не поднимая глаз.— Скажи сразу, чтобы я знала. И Кате Проталиной так говорил?

Я догадался, что о Кате она узнала от Елены. Вот женщины!

— Нет,— ответил я,— не говорил.

— Смотри, если врешь. Сама у нее узнаю.

— Узнавай.

Мы поняли, что говорили не о том и не так, и замолчали. Было жарко и душно, деревья не шелохнулись, воздух, напитанный запахом хвои, был прокален солнцем и обжигал лоб. Женя расстегнула ворот плотной рубашки. От палаток ее кто-то окликнул, она не отозвалась. Расстояние до избы Петра и Елены показалось мне длинным — идем, идем и никак не дойдем.

Я долго отпирал ключом чужую дверь. Женя стояла у крыльца и ждала. Наконец мы вступили внутрь избы. Я прошел вперед, к столу, а Женя осталась у порога. Я обернулся и увидел ее протянутые ко мне руки. И бросился к ней. Обнял. Плечи ее дрожали, как от озноба, и чуть-чуть постукивали зубы.

— Алеша!.. Соскучилась до смерти... Сил моих нет!..— проговорила она с расстановкой.— Я измучилась вся... Задыхаюсь! Дай мне воды скорей!

Я зачерпнул из ведра воды и подал ей, она отпила глоток и вернула ковш.

— Не хочу больше. Теплая.— Судорожным движением стащила с себя рубашку, волосы разлохматились, пряди торчали вкривь и вкось, и от этого она выглядела немного смешной, как спросонья, вызывая во мне прилив нежности, неудержимой и безжалостной.

Я опять сдавил ее в руках. Руки обрели вдруг необыкновенную и грубую силу. Дремотно прикрыв глаза, она поморщилась от боли и едва слышно, стыдливо прошептала:

— Запри дверь...

Земля неслась по своей орбите в пространстве с немыслимой скоростью миллиарды лет. Вместе с нею мчатся в неведомое живущие на ней, обласканной солнцем, люди. Все вместе и каждый человек в отдельности тоже миллиарды лет! Это самое сложное и непостижимое чудо. И быть может, самое прекрасное, чего достигло все живущее, совершенствуясь, это ощущение чувства счастья. Оно огромно и всеобъемлюще, как мироздание. И вот на крохотной точке планеты, на одной из бесчисленных ее рек, затерянной в дремучих лесах, в избушке, крохотной и чужой, находятся два существа, я и Женя, и испытывают в эти мгновения всеобъемлющее, как мироздание, чувство счастья. Приподнявшись на локте, я смотрел на чудо и сдерживал в себе крик восторга. Глаза Жени полуприкрыты, сквозь густоту ресниц, как солнце сквозь листву, пробивалось горячее сияние, к губам прикасалась улыбка, едва уловимая, мимолетная. Кажется, она не дышала, и лишь по пульсирующей жилке на тонкой и нежной шее можно было догадаться, что сердце жило и билось. Голова моя обессиленно упала на подушку. Мы не шевелились, погруженные в тишину, в забытье, и Земля, проносясь по своей орбите, чуть покачивала нас заодно с нашей избушкой.

Наконец Женя, закинув под голову руки, вздохнула, как бы оживая.

— Как же ты все-таки допустил, что понравился другой девушке? Ты этого хотел? Может быть, добивался?

Я улыбнулся: сердце моего чуда уколола ревность, самое земное из чувств, и от этого она стала для меня еще дороже и ближе, жена моя, мой человек.

— Ты чего молчишь? Согласен со мной?

— Я не старался ей нравиться,— ответил я.— Само собой так вышло. Потому что она очень хорошая. Один раз она спросила меня: «Алеша, твое сердце занято?» Я сказал, что занято. Вот и все...