– Этого мало? – быстро отреагировал Лестнегов.

– Не знаю, – уклончиво ответил Зимин. – Разве не могло быть случайности с конями? Целые конные армии проходили здесь тайгой. Гибли не только люди. И кони гибли, и их тоже закапывали.

– Это так. Но вот представьте. Впервые приезжает человек в совершенно незнакомое место, делает одну‑единственную раскопку – на большее у него нет сил, – и сразу результат. Прибавьте к этому, что он сын человека, ближе всех стоявшего к непосредственно запрятавшему золото – к Тютрюмову.

– Здесь, конечно, трудно возражать. Но если Британс‑старший был в сговоре с Тютрюмовым, знал, где зарыт клад, почему он сам в двадцатые, в тридцатые годы не приехал?

– Мало ли. Он был военным. Легко военному направиться, куда вздумается? Да и в конце двадцатых, в тридцатых здесь сплошь лагеря стояли.

– Да, я недавно был на месте одного такого, – вспомнив поездку с конюхом Засекиным на пасеку, сказал Зимин. – «Свободный» называется.

– Видите, а удивляетесь, почему не приехал Британс.

Некоторое время длилось молчание. Мысли, занимавшие Зимина с утра, снова пришли на ум.

– А что, Константин Алексеевич, когда допрашивали Тютрюмова, оба Пушилины живы были? – спросил он.

– Сразу не соображу. Пушилин‑старший, Игнатий, был убит в урочище Каменных Идолов. А когда точно, сейчас взглянем, если угодно.

Лестнегов порылся в портфеле, достал цветную фотографию, на которой видны были на лесной поляне три каменных столба примерно одинаковой, в полтора человеческих роста, высоты. Лестнегов, еще довольно молодой, был снят на фоне этих столбов. Отстоящие на метр‑полтора друг от друга, они совершенно естественно, как грибы, тянулись из земли. Когда Сергей упоминал о каменных идолах в том месте, куда они собирались на рыбалку, Зимин думал, что идолы рукотворные, высеченные из камня и вкопанные в землю. Оказывается, столбы, издали напоминающие фигуры людей, – природные образования.

– Двадцать девятого августа погиб старший Пушилин. По слухам, у крайнего справа истукана зарыт, – сказал хозяин дома. – Банда была приличная, штыков в триста пятьдесят. Ее не чоновцы – регулярные войска разбили. После этого боя не больше тридцати человек оставалось вместе с младшим Пушилиным, Степаном.

– Степан – это тот, который тогда, зимой, на озере штыком ранил старшего лейтенанта Взорова? – спросил Зимин не столько для того, чтобы показать свою осведомленность, сколько для проверки точности сведений о Пушилиных.

– Именно тот. Он организовывал и выгрузку золота из эшелона, и ранил Взорова, – подтвердил Лестнегов.

– Старший лейтенант во второй раз появился в Пихтовой спустя почти год, – продолжал Зимин. – Пушилины все это время находились поблизости от сокровищ, всегда имели к ним свободный доступ. Не верится, что не воспользовались такой возможностью. А из протокола допроса явствует, что члены следственной комиссии были уверены, что Тютрюмов единолично завладел всем, что было утоплено на становище.

– Очень интересная мысль, – подхватил Лестнегов, – очень интересная. Вам кажется, что клад – с ноября девятнадцатого по август двадцатого – разделился на две доли – тютрюмовскую и пушилинскую. Так?

– Так. И у Пушилиных – главная часть могла осесть.

– Я тоже об этом много думал. И знаете, к какому выводу пришел уже давно? Пушилины могли бы целиком завладеть кладом. Однако они были твердо убеждены, что белые возвратятся и с них, как с хранителей сокровищ, тогда строго спросится. Вас это убеждает?

– Могло быть такое, конечно… – не очень‑то охотно согласился Зимин.

– Так и было! – твердо сказал Лестнегов. – И все‑таки Пушилин‑младший не удержался от соблазна. Через два месяца после того, как сбросили под лед ящики с золотым запасом, приехал на Сопочную Каргу, около трех пудов золота взял. Второй раз наведался после гибели отца и фактического распада банды – и не нашел ничего. Тютрюмов успел похозяйничать.

– Говорите так, будто присутствовали при этом.

– Не присутствовала ни одна живая душа, но это, пожалуй, достоверно.

– Получается: не видел, но свидетельствую? – заметил Зимин.

– Подождите. Сначала послушайте, а уж после… В пятьдесят девятом, кажется, году мы в очередной раз вели поиски колчаковского клада в тайге вокруг Пихтовой. Самая значительная находка была на речке Малый Кужербак. У истоков нашли труп человека. Ну, какой труп, можете представить себе, если он не меньше двух десятков лет пролежал на открытом воздухе. Скелетированный труп. При нем – часы на браслете, планшетка и револьвер. Все, конечно, проржавело, полуистлело. На внутренней стороне планшетки сохранилась надпись чернилами – фамилия владельца: «А. Темушкин». Позднее по часам и револьверу подтвердили, что так и есть: Анатолий Темушкин, начальник районного НКВД М… района. Он исчез еще в тридцать шестом, за пять лет до войны… Определили, что он был убит выстрелом в голову, это по дырке в черепе видно было. Ну, и еще в дупле лиственницы, около которой лежал Темушкин, нашли револьверный патрончик и кокарду царского образца. Мы обо всем этом говорили в сельце Летний Острог, в лесхозе. И был там дряхлый старичок, счетовод Мурашов Ростислав Андреевич.

Счетовод этот лесхозовский после ко мне одному подошел и сказал, что, кажется, знает, кто убил Темушкина, может назвать, если я поклянусь, что тайну эту, пока он жив (он еще после этого лет пять‑шесть прожил), я никому не раскрою. Хотелось ему, подмывало рассказать – и боялся. Страшно боялся. Никогда бы не подумал, что судьба способна так укатать человека. Я поклялся, и он назвал. Кто бы, вы думаете, это был? – посмотрел на Зимина Лестнегов. – Гадайте, не угадаете, – Степан Пушилин!

– Все тот же самый Пушилин? – с удивлением спросил Зимин.

– Тот же самый. Судьба свела его и Мурашова на несколько дней в одной тюрьме, в одной камере.

– После гражданской?

– Много после. В тридцать шестом. Ночь напролет Мурашов мне рассказывал, и потом я к нему еще не раз приезжал. Вот почему, хоть не присутствовал при действиях Пушилина, а знаю и о его причастности к кладу, и многонько о нем…

Пушилин Степан

1936 год

…К утру «молотобойцы», два молодых крепыша с крестьянскими лицами, заканчивали свою работу, натягивали на потные тела гимнастерки, вздрагивающими от возбуждения и усталости руками наливали из графина в граненые стаканы воду, жадно пили, выплескивая остатки на лежащую на полу жертву, Степана Пушилина, и тогда же в каменном мешке подвала появлялся начальник районного НКВД Темушкин.

Сухопарый, лобастый, с кубарями лейтенанта в петлицах, затянутый ремнями портупеи, он смотрел в избитое, в кровоподтеках лицо Пушилина, цедил тихо:

– Вставай, сука…

Обессилевший от ударов и пинков в голову, в спину, в живот, в пах, Степан Пушилин начинал шевелиться, пытаясь подняться. «Молотобойцы», желая угодить начальнику, перед которым трепетали и с которым избегали встречаться глазами, живо ставили жертву на ноги.

– Все одно, падаль, я тебя заставлю говорить.

Лейтенант закуривал беломорину, щелчком откидывал горелую спичку в сторону Степана Пушилина.

– Расколешься, – убежденно‑утвердительно говорил лейтенант и покидал пыточную.

Пушилин глядел ему вслед с облегчением. С уходом лейтенанта пытки прекращались, и впереди было по меньшей мере полсуток передышки.

Конвойные, доведя его до камеры, бросали в распахнутую дверь так, что казалось, это не он падает, а бетонный пол летит ему навстречу. Единственный сосед по камере, лет пятидесяти трех мужчина с бородкой клинышком, наблюдал, как на четвереньках добирается до нар Пушилин, протягивал ему руку, помогая забраться на нары. Сокамерник Пушилина до Октябрьского переворота был адвокатом в Москве, позднее за чуждое происхождение выслан в Сибирь и перед арестом работал пимокатом в какой‑то артелишке. Сосед рассказал о себе скупо в первый день знакомства и впредь не докучал разговорами. А Пушилину после свиданий с лейтенантом и подручными было не до бесед.