Больших находок Кадфаэль не сделал, но кое-что все-таки там нашлось. Он стоял на краю обрыва, под которым в воде было найдено тело Эйлиота, прибитое к берегу течением мельничного водостока. Пень срубленной ивы, высотой в половину человеческого роста, топорщился лохмами своих выцветших, некогда зеленых волос. Среди них по краю сухого безжизненного пня, потрескавшегося от времени и со следами рубцов, нанесенных топором, торчало несколько поломанных веток. За один из рубцов с неровными острыми краями зацепился развевающийся по ветру обрывок шерстяной тесьмы длиною с мизинец; этот маленький клочок растрепавшейся тесьмы как раз соответствовал по размеру тому клочку, который был вырван из обшивки черной скуфьи. Мороз сменялся оттепелью, выбеливая его и отмывая, так что на нем не осталось ни следов крови, ни крошечного кусочка содранной кожи, которые можно было бы обнаружить раньше. Не осталось совсем ничего, кроме трепещущего на ветру черного клочка, содранного с шапочки и зацепившегося за ветку, когда скуфья, отлетев в сторону, поплыла вместе с течением, чтобы застрять потом в камышах.

С этим крошечным клочком тесьмы Кадфаэль отправился в обратный путь. Дойдя до середины монастырского двора, он услышал возмущенные вопли и понял, что там, куда он идет, царит смятение и хаос. Монах замедлил шаг, так как спешить уже было незачем. Ловушка сработала, и кто-то в нее попался. Кадфаэль опоздал предотвратить это событие, но если и случилась беда, в его власти было ее поправить, а если никто не пострадал, то тем лучше. У него имелось, что показать и рассказать, но теперь это было уже не к спеху.

Наконец Ниниан вышел на тракт и увидел перед собой мост. Он был очень разгорячен, потому что почти весь путь проделал бегом, но, подходя к перекрестку возле городского моста, откуда начиналась дорога на Форгейт, он все-таки не забыл и прикрыл лицо капюшоном. У перекрестка он сначала оторопел, увидев толпы людей, направляющихся из города в Форгейт, но затем даже обрадовался, сообразив, что так он незамеченным доберется до монастыря. Смешавшись с общим потоком, он пошел в ту же сторону и, насторожив уши, старался уловить каждое слово из разговоров вокруг себя. Со всех сторон до него доносилось его собственное имя, упоминаемое с кровожадным восторгом.

«Так вот чьего ареста ожидает часть моих попутчиков! « — подумал Ниниан.

Но он знал, что Хью Берингар скорее всего имел в виду кого-то другого, ибо вот уже несколько дней, как он потерял след Ниниана, и сейчас не мог ожидать его появления. Зато другие упоминали женщину, служившую у священника, имя которой было им, правда, неизвестно. Кое-кто строил невероятные предположения, упоминая несколько имен, не знакомых Ниниану, поскольку-де эти люди пострадали из-за непреклонной суровости священника.

Вскоре Ниниан понял, что застал на дороге опоздавших горожан, которые плелись в хвосте основного потока, слишком поздно прослышав про то, о чем судачил весь город. Весь Форгейт, начиная от ворот аббатства, был забит народом. В то время, когда Ниниан поравнялся с воротами, клир во главе с аббатом показался из северной двери церкви, за ними шли носильщики с гробом, а следом потянулась чинная процессия монахов. Это был самый опасный момент для Ниниана, если он хотел незамеченным наблюдать, как будут развиваться события, чтобы лишь в крайнем случае самому сдаться по доброй воле. Все обитатели монастыря знали его в лицо и, если увидят, могли узнать даже по осанке или по походке. Ниниан поспешно сместился из переднего ряда и, протиснувшись назад, перешел через дорогу. Зайдя в узкий переулок, он остановился там, пережидая, пока все монахи не прошли мимо. За монахами двигались отцы предместья — те, кто, не желая уронить своего достоинства, не бросился сразу вон из церкви, чтобы заранее занять на кладбище удобное местечко. Следом хлынула толпа зевак, стараясь подойти поближе, чтобы все рассмотреть; они бежали за процессией, точно дети или свора дворовых собак за странствующим акробатом, отличаясь от них только тем, что не так громко и откровенно выражали свои восторги.

Оказаться одному в хвосте было так же опасно, как высовываться вперед, и Ниниан вовремя вышел из переулка и присоединился к процессии. Он двинулся дальше в толпе, в то время как голова процессии уже заворачивала с форгейтской дороги направо и, миновав ярмарочную площадь, вливалась в открытые настежь кладбищенские ворота.

Ниниан заметил, что кроме него было еще несколько человек, которые хотели посмотреть на зрелище, не попадаясь никому на глаза. Они тоже остались стоять на дороге и заглядывали в ворота снаружи. Вероятно, они поступали так из-за того, что двое солдат из гарнизона встали по обе стороны от ворот, — они сделали это ненавязчиво, не мешая никому входить на кладбище, но все же люди посматривали на них с опаской.

Ниниан остановился в воротах и стал оттуда смотреть, вытягивая шею, чтобы из-за моря голов впереди себя увидеть, что творится на другом конце кладбища, где находилась могила. Аббат и приор были люди высокого роста, и Ниниан их хорошо видел, до него ясно доносились последние слова, произнесенные над гробом приором Робертом, который старался придать своему голосу самое сладостное звучание. Приор действительно от природы обладал великолепным голосом и очень любил им блеснуть в драматические моменты литургии.

Подвинувшись немного в сторону, Ниниан мельком увидел лицо Диоты, белевшее бледным овалом из-под черного капюшона. Как единственному более или менее близкому человеку, ей по праву досталось это место у гроба Эйлиота. Рядом с Диотой маячило чье-то плечо, чья-то рука, державшая ее под локоть, — это, конечно, могла быть только Санан, однако как ни старался Ниниан вытягивать шею и наклонять голову то вправо, то влево, он так и не смог ее разглядеть: ему все время мешала чья-нибудь голова, заслоняя от него любимое лицо.

По толпе вдруг пробежало волнение — это святые отцы подошли к могиле, и люди повернули голову, провожая взглядом их движение. Гроб опустили. Прозвучали последние слова прощания. Под высокой монастырской стеной послышалось падение первых комьев земли на гроб отца Эйлиота. Все было почти закончено, и ничто не нарушало течения траурной церемонии. Толпа зашевелилась, загудела, похороны завершились. У Ниниана отлегло от сердца, он ощущал уже робкую надежду, как вдруг раздался голос, при звуке которого оно гулко забилось в его груди. Говоривший находился возле могилы и произносил слова громко, чтобы они были слышны всем собравшимся.