К вечеру того же дня почтенная Диота явилась в один дом неподалеку от церкви святого Чеда и робко спросила, можно ли ей повидать лорда Ральфа Жиффара. Слуга, отворивший дверь, смерил ее взглядом и остановился в нерешительности, так как никогда прежде не встречал эту женщину.

— А по какому вы делу, почтенная? Кто вас прислал?

— Я должна передать ему письмо, — послушно объяснила Диота, протягивая небольшой свиток с печатью. — Мне велено подождать ответа, если милорд соблаговолит его написать.

Слуга еще сомневался, брать или не брать из ее рук письмо.

Это был небольшой кусок пергамента неправильной формы; такой вид он имел по очень простой причине: третьего дня брат Ансельм обрезал испорченные края пергамента, чтобы использовать его для нотной записи. Однако печать на письме намекала на важное содержание, несмотря на неказистый вид. Слуга все еще колебался, как вдруг у него за спиной в передней появилась молодая девушка и, заметив в дверях незнакомую, приличного вида женщину, остановилась и поинтересовалась, зачем та пришла. Девушка решительно взяла у Диоты послание и сразу разглядела знакомую печать. Вздрогнув от неожиданности, она удивленно вскинула на Диоту большие голубые глаза и порывистым движением сунула ей письмо обратно:

— Входи и вручи его сама! Я провожу тебя к моему отчиму.

Хозяин дома сидел в небольшой комнате, отдыхая возле горящего очага. На столике перед ним стоял недопитый бокал с вином, на полу спала, свернувшись у его ног, борзая собака. Сидящий был нарядно одетый, краснощекий, бородатый мужчина с залысинами на лбу. На вид ему было лет пятьдесят, он казался крепок и мускулист, но уже начал полнеть, с тех пор, как недавно стал вести сидячую жизнь. Одним словом, он выглядел так, как и должен выглядеть человек его положения — владелец нескольких маноров и этого городского дома, в котором он теперь расположился, намереваясь со всеми удобствами провести рождество. Сначала он в недоумении взглянул на Диоту, но сразу все понял, увидев печать на пергаменте. Не задавая вопросов, он послал девушку за писарем и затем очень внимательно выслушал послание, которое тот прочел ему вслух приглушенным голосом, так как с первых слов понял его опасный смысл. Этот сухонький старичок смолоду служил у Жиффара и пользовался у него полнейшим доверием. Закончив, он тревожно взглянул на хозяина:

— Милорд, только не давайте письменного ответа! Если уж хотите ответить, лучше передать все на словах, так будет гораздо безопаснее. От сказанного можно потом отказаться, а закреплять свои слова на письме было бы неразумно.

Ральф немного помолчал, в раздумье разглядывая неожиданную посланницу, которая смущенно стояла перед ним, терпеливо ожидая, когда он заговорит.

— Скажи ему, — вымолвил он наконец, — что я получил его послание и все понял.

Диота помялась в нерешительности, но, набравшись храбрости, все-таки спросила:

— И это все, милорд?

— Этого довольно. Чем меньше будет сказано, тем лучше для него и для меня.

Девушка, которая все это время незаметно стояла в углу и внимательно следила за происходящим, вышла вслед за Диотой в темную прихожую и, когда дверь за ними закрылась, шепотом спросила:

— Скажи, где его можно найти?

Озадаченное молчание Диоты и растерянность, проступившая на ее лице, подсказали девушке, что та боится ответить. Спеша развеять ее страхи, она зашептала горячо и быстро:

— Я не желаю ему зла, видит бог! Мой отец был с ними заодно. Разве ты не заметила, как хорошо мне знакома эта печать? Можешь довериться мне, я никому ничего не скажу, даже отчиму, но я хочу знать, как мне найти его, где искать в случае необходимости.

— В аббатстве, — так же быстро и тихо ответила Диота, отбросив сомнения. — Он работает в саду под именем Бенета, помогает брату-травнику.

— Ах, так это же брат Кадфаэль! Я знаю его, — сказала девушка с облегчением в голосе. — Он как-то вылечил меня от тяжелой лихорадки, когда мне было десять лет, а три года тому назад помогал моей матушке во время ее последней болезни. Я знаю, где находится его сарайчик. А теперь уходи скорее!

Постояв на крыльце, пока Диота, перейдя через узенький дворик, не вышла на улицу, девушка затворила дверь, а сама вернулась к Жиффару. Он сидел в своей комнате хмурый и насупленный, погруженный в тревожные думы.

— Вы пойдете на эту встречу?

Жиффар все еще держал в руке прочитанное письмо. Один раз он было сделал такое движение, точно хотел кинуть его в огонь, но тут же отдернул руку, заботливо свернул пергамент в трубочку и спрятал у себя за пазухой. Девушка сочла это за добрый знак для писавшего и мысленно за него обрадовалась. Она не удивилась, что не получила прямого ответа на свой вопрос. Ведь речь шла о серьезном деле, над которым требовалось еще хорошенько поразмыслить, а кроме того, она давно привыкла к тому, что Ральф не обращает на нее внимания; он никогда не делился с нею своими мыслями, зато и к ней не приставал с советами. Равнодушно относясь к падчерице и не испытывая к ней отеческих чувств, Ральф был снисходительным отчимом .

— Смотри! Чтобы никому про это ни слова! — сказал он. — Какой мне прок идти на это свидание? А вот потерять можно все. Разве мало убытков понесла и твоя и моя семья из-за верности этому дому? А ну как его выследит кто-нибудь на пути к мельнице?

— Кому же надо за ним следить? Его никто не подозревает. Все знают его как Бенета, простого монастырского работника. Тут все обстоит надежно. В сочельник вечером никто зря не выйдет из дому, а те, что вышли, будут уже в церкви. Какой тут риск? Время выбрано очень удачно. А ему нужна помощь.

— Это еще как посмотреть… — проговорил Ральф, в нерешительности похлопывая пальцами по пергаментному свитку, спрятанному за пазухой. — Впереди еще два дня, так что поживем — увидим.

Насвистывая веселую песенку, Бенет подметал с дорожки срезанные ветки буксовой изгороди, как вдруг услышал позади звук легких и быстрых ног, под которыми поскрипывал влажный песок. Обернувшись, он увидел приближающуюся со стороны монастырского двора закутанную в плащ молодую девушку, лицо которой было прикрыто капюшоном. В сумеречном свете сквозь поднимавшийся от земли теплый туман сероватым пятном проступали смутные очертания незнакомки. Она была весьма изящной, но шла решительным шагом, держась прямо и независимо. Лишь когда девушка поравнялась с Бенетом и он почтительно отступил в сторону, чтобы дать ей дорогу, он смог ясно разглядеть прикрытое капюшоном юное личико, свежее, как яблоневый цвет: округлые щечки, на которых играл нежный румянец, твердо очерченные пухлые губки, алые, словно розовый бутон, упрямый подбородок и широко расставленные глаза такой сияющей голубизны, словно весь свет уходящего дня сосредоточился в их глубине. Голубые, как колокольчики, они лучились таким теплым светом, что Бенет, едва взглянув, утонул в них, забыв обо всем на свете. Когда он отступил перед ней в сторону и склонил голову, как подобает слуге перед знатной дамой, она не прошла мимо, а остановилась и пристально посмотрела ему в лицо изучающим кошачьим взглядом. Ее личико и впрямь было похоже на кошачью мордочку: широкое сверху, с узким, коротким подбородком, оно смотрело на Бенета снизу вверх с таким же дерзким и вызывающим выражением, с каким бесстрашно смотрит на окружающий мир котенок, еще не знающий, что такое опасность. С серьезным видом девушка неторопливо окинула его взглядом с головы до пят. Столь пристальный взгляд мог бы показаться довольно бесцеремонным, если бы за ним не ощущалось нечто серьезное. Однако что именно могло вызвать интерес к его особе у девушки из аристократической или, возможно, купеческой семьи, было выше разумения Бенета.