– Какоq же у китайцев был военный флаг до революции? – спросил рулевой старшина Орлов.

– Желтый, с черным драконом во все полотнище, – отвечал Беловеский.

В кают‑компании разговор тоже шел о флаге. Нифонтов жалел:

– Двести лет над русским флотом реял андреевский флаг. И вот сегодня последний день последнего андреевского флага.

Комиссар усмехнулся:

– Последнего, если предположить, что старковская флотилия уже интернирована и флаги на ней спущены.

– А что о ней слышно? – спросил ревизор.

– Пока ничего определенного, – отвечал командир. – Есть, правда, сообщение о прибытии в Манилу «русского адмирала».

Что‑то мучительно соображавший старший механик вдруг выпалил:

– Очень даже странно: русский военный корабль – и красный флаг!

Все засмеялись, а командир ему возразил:

– Красное знамя для русских не такая уж новинка, Петр Лукич. Ещё до татарского ига оно развевалось перед многими дружинами. Правда, символом революции оно стало только в середине прошлого столетия.

Старший офицер добавил:

– Красный флаг, Петр Лукич, будет на революционных кораблях русского флота в течение переходного периода, Когда государство окрепнет, его опять заменят бело‑синим, я в этом уверен. Может быть, не андреевским, во обязательно бело‑синим. Этого требуют традиции.

Клюсс поторопился взять инициативу в свои руки:

– Возможно, вы и правы, Николай Петрович, но я полагаю, что наша с вами служба пройдет под красным флагом, Что значит для истории жизнь одного поколения! Так что давайте будем готовы защищать нашу Россию под красным флагом!

Вошли штурман и сменившийся с вахты Глинков. Нифонтов повернулся к ним:

– Теперь уже вы не будете петь, Михаил Иванович: «Мы пред врагом не спускали славный андреевский флаг…» Спойте про красный флаг, Михаил Иванович, прошу вас. Может быть, это поможет избавиться от гложущих меня сомнений, – попросил старший офицер со странной улыбкой.

Штурман и Глинков переглянулись и вдруг в полный голос запели:

Лейся вдаль, наш напев, мчись кругом,

Над нами знамя наше реет

И несет клич борьбы, мести гром,

Семя грядущего сеет.

Оно горит и ярко рдеет.

То наша кровь горит огнем,

То кровь трудящихся на нем!

Все, кроме старшего механика, дружно зааплодировали.

– Спасибо, Михаил Иванович, – сказал старший офицер вставая, – теперь я спокойно лягу спать.

Наутро сигнал разбудил команду в пять часов. Было ещё темно, когда началась приборка. Полтора часа скоблили, мыли, драили палубу, начистили медь и орудие. Плотник Удовенко, седой черноморец, установил у основания бушприта гюйс‑шток – сегодня впервые будет поднят гюйс.

Пролопатили палубу и только собрались на баке покурить, как всех согнала вниз дудка: «Команде одеть первый срок!» Все бросились переодеваться, наводить лоск на ботинки и пуговицы. Наконец зазвенели колокола громкого боя и раздалась команда: «Все наверх к торжественному подъему флага!»

Построились. На правом фланге празднично одетые офицеры. Нет только старшего механика, накануне подавшего рапорт о болезни.

– В самом деле болен? – спросил комиссар.

– А я почем знаю?

– Так ты же доктор, Павел Фадеевич!

– Ну и что ж из этого? Я его не осматривал. Переживает, наверное.

– Зачем он вам, Бронислав Казимирович? – вмешался старший офицер. – Сказался больным, и отлично: и вам и мне меньше забот.

Комиссар промолчал, а старший офицер подал команду «Смирно!». На палубу вышел командир. Поздоровавшись с командой и офицерами, Клюсс окинул взглядом палубу и рейд. На «Адмирале Завойко» торжественная тишина. Ниже по течению стоит китайский крейсер «Хай‑чи» под адмиральским флагом. На нем тоже готовятся к подъему флага.

– Исполнительный до места! – доложили с мостика.

Стоявший на вахте Григорьев растерялся. Ему помог командир.

– На флаг, гюйс и вымпел! – раскатился по рейду его громкий, уверенный голос. Старший офицер выразительно взглянул на Григорьева. Под перезвон склянок раздалась торжественная мелодия «Интернационала»; обнажив головы, пел весь экипаж. Большой красный флаг, развернутый холодным утренним ветром, медленно взбирался по флагштоку. Часовые на баке и на юте держали на караул, «по‑ефрейторски». Сквозь затянувшую горизонт дымную мглу так же медленно всходил над Шанхаем вишнево‑красный диск зимнего солнца. Когда смолк «Интернационал» и вахтенный начальник скомандовал «Накройсь!», командир, надев фуражку, обратился к личному составу:

– Поздравляю вас, товарищи, с большой победой. Почти два года мы ждали этого дня. Теперь над нашим кораблем развевается флаг новой России, России, которой мы честно служим. Не сомневаюсь, что мы достойно пронесем его, следуя на Родину, в наш советский Владивосток. От лица службы благодарю всех вас за бдительность и постоянную готовность отразить нападение окружающих нас враждебных группировок, за стойкость в защите интересов Советской России.

В кают‑компании Клюсс сказал Павловскому:

– Мне кажется, что следует донести рапортом на Родину о том, что мы здесь сегодня подняли советский Военно‑морской флаг.

В тот же день рапорт был составлен и отправлен через Пекин в Россию.

«24 января 1923 года, – писалось в нём, – на стоящей в Шанхае яхте «Адмирал Завойко» под пение «Интернационала» поднят красный Военно‑морской флаг РСФСР.

Крепко держа в руках оружие, мы полтора года сохраняли свой корабль и защищали честь социалистической Родины в Шанхае, переполненном белогвардейцами, рядом с захваченными ими судами. С их стороны были неоднократные попытки захватить и наш корабль.

Подняв красный военный флаг, мы с нетерпением ждем возвращения в Советскую Россию, где приложим все силы и знания на пользу первой в мире республики рабочих и крестьян. Просим передать дорогому товарищу Ленину наши пожелания здоровья и энергии в его неустанных трудах».

129

Встречать полномочного представителя на Северный вокзал поехали Элледер, Клюсс и доктор Чэн; кроме того, было наряжено двадцать три матроса под командой штурмана. Это был своего рода негласный почетный караул. Комиссар и старший офицер должны были остаться на борту.

Когда встречающая команда была выстроена и осмотрена старшим офицером, командир разъяснил задачу:

– Вы знаете, сколько в Шанхае всякой нечисти. О приезде товарища Иоффе объявлено в газетах, и на вокзале можно ждать любую провокацию. Для предотвращения этого мы вас и посылаем. Вы должны ещё до прибытия поезда занять перрон. Когда поезд подойдет, сгруппироваться у третьего вагона. Как только выйдет Иоффе и мы к нему подойдем, вы должны окружить нас плотным кольцом. Будут, наверно, корреспонденты и фотографы. Они очень назойливы. Оттесняйте их, по возможности вежливо. Если же появятся явные провокаторы‑белогвардейцы… С вами идет ваш ротный командир, он подаст команду… В вашем же окружении Иоффе должен выйти из вокзала и сесть в авто. Нашим лозунгом сегодня должны быть: выдержка, бдительность и сила.

Поезд прибывал поздно вечером. На вокзал пошли пешком. Было тихо и довольно тепло. Шли не строем, но в ногу, тесной группой. Впереди, окруженный матросами, штурман в штатском пальто и шляпе. Шли, насвистывая военные и революционные песни. Редкие прохожие сторонились: так ходили обычно американские моряки, не приученные уступать дорогу. На рю д'Обсерватуар Беловеский поднял руку:

– Разбудим, товарищи, генеральшу Зайцеву! Припев «Варшавянки» один раз полным голосом!

На бой кровавый, святой и правый,

Марш, марш вперед, рабочий народ!

На баррикады, врагам нет пощады,

Красное знамя на бой нас зовет!

– Красные! – раздалось вслед чье‑то восклицание.

Аннамит‑полицейский провожал матросов восхищённей улыбкой; что они пропели, он не знал, но смело и бодро идущая команда заворожила его. Вот пойти бы с ними! Неосуществимая мечта: он на посту…

На другой день Клюсс беседовал с Иоффе в роскошном люксе «Палас‑отеля». Присутствовали военный атташе Геккер и секретарь посла Левин. Иоффе и его молодой супруге очень понравилась встреча на вокзале. Сразу же по выходе из вагона они были окружены русскими матросами. Когда в вокзальной сутолоке замелькали бушлаты, бескозырки и молодые решительные лица, посол непроизвольно вспомнил слова поэта: