Корабль покачивался на мертвой зыби. У каюты кондукторов переминался с ноги на ногу матрос‑часовой в белом костюме и бескозырке. В каюте, совершенно голый, обливался потом кондуктор Гавин, арестованный командиром на десять суток «за пьянство и буйство в Дальнем», как было объявлено в приказе. Но все знали, что причина ареста гораздо глубже.

В 1916 году Гавин, бывший тогда младшим баталером,[56] и молодой лейтенант фон Дрейер прибыли во Владивосток в составе команды гвардейского экипажа для укомплектования выкупленного у японцев крейсера «Сойя», получившего георгиевский флаг и прежнее гордое имя – «Варяг». Дрейер хорошо помнил радостный день 27 марта. В бухте Золотой Рог снова стояли казавшиеся грозными броненосцы «Чесма», «Пересвет» и славный крейсер «Варяг». На них были спущены японские и торжественно подняты андреевские флаги. Прогремел орудийный салют с транспорта «Монгугай», все стоявшие на рейде суда расцветились флагами.

Но вечером с Дрейером случилось невероятное. Офицеры Сибирской флотилии устроили гвардейцам в ресторане «Золотой Рог» ужин, гвоздем которого был краб под соусом провансаль, блюдо, приведшее в восторг балтийцев и потребовавшее обильных возлияний.

Краб, говорили хозяева, любит жить на большой глубине, и смирновская водка сделала своё дело: сильно захмелевшего лейтенанта увезли в какой‑то притон. Что там было, он совершенно не помнит. На другой день Дрейера нашел в номере гостиницы комендантский адъютант, кем‑то вызванный по телефону. Он предложил ему одеться и ехать с ним. Но напрасно поручик терпеливо ждал его в коридоре. Исполнить это требование лейтенант не мог: не было ни одежды, ни денег…

Скандальный случай получил огласку, над ним много смеялись, называли имя авантюристки. Но для Дрейера это приключение едва не завершилось трагедией. Когда командир «Варяга» фон Денн объявил лейтенанту фон Дрейеру, что ему придется оставить крейсер, лейтенант решил застрелиться. Наган он считал надежнее браунинга, подаренного ему отцом при окончании морского корпуса. Но надежный наган дал осечку. «Значит, не судьба», – подумал Дрейер и перевелся в Сибирскую флотилию. С этого дня он не расставался с наганом.

Через несколько дней баталер Гавин был также списан с крейсера в морской госпиталь вследствие какой‑то болезни.

Потом судьба свела их снова на «Магните» в Дальнем.

И вот в Дальнем этот самый Гавин, теперь кондуктор, полуофицер, позволил себе в нетрезвом виде так ответить ему, командиру корабля:

– Что вы меня укоряете, господин лейтенант? Что ж такого, что опоздал! Сам дошел до трапа! Одежда, деньги и часы при мне! Не так, как некоторые!

После этого наглого намека у выдержанного и хладнокровного Дрейера возникло желание застрелить на месте Гавина.

Но револьвер был в каюте, а задержка в таких случаях неуместна. И Гавин вместо пули получил десять суток ареста.

Медленно ползло время, корабль покачивался в ущелье между скалистыми островками. Сменялись вахтенные и часовые, матросы и офицеры бродили по раскаленной солнцем палубе, лениво пикировались. Иногда на палубе появлялась долговязая фигура ревизора Буланина, наблюдавшего, как артельщик покупает с подошедшего сампана свежую рыбу для камбуза. Но скоро минтай приелся, и ему стали предпочитать консервы «щи с мясом и кашею».

Два раза на небольшой быстроходной джонке с нарисованными на её скулах глазами – символ бдительности кормчего – приезжал торговец вразвоз.

Но ассортимент его товаров был беден, рассчитан на китайских рыбаков и их жен.

Покупали всё больше безделушки: бронзовые статуэтки Будды, деревянные расчески с затейливой резьбой, фарфоровые чашки и вазочки с лазурными орнаментами.

Большим успехом сначала пользовались ножи для разделки рыбы, но вскоре интерес к ним пропал: лезвия их были мягкими и быстро тупились.

Каждую ночь, в часы, установленные для связи с подходившими к Шанхаю судами, радист «Магнита» вызывал Цикавейскую радиостанцию и после многих попыток получал неизменный ответ: «Для вас ничего не имею».

Эти настойчивые вызовы, с неоднократным повторением международных позывных «Магнита», услышал в рубке «Адмирала Завойко» бдительно стороживший эфир Дутиков и доложил командиру, что «Магнит» где‑то близко.

В одну из ночей, когда, несмотря на штиль, небо покрылось быстро бегущими серыми облаками, а в проливчик стала вкатываться с юга крупная мертвая зыбь, радио сообщило о приближении очередного тропического циклона. Штурман Волчанецкий стал уговаривать командира уйти с «тайфунного перекрестка». В подтверждение его опасений мощное приливное течение поставило канонерскую лодку лагом к зыби. Дрейер решил всё же не уходить, а сняться с якоря и спрятаться за островками.

Прогревали машину, на баке гремели якорь‑цепи, на палубе началась предпоходная суета.

– Комендоры к канату! – хрипло прорычал боцман.

– По местам стоять, с якоря сниматься! – перебил его далеко разнесшийся по ночному рейду голос Ипподимопопуло.

Все с радостью разбежались по местам: конец нудной стоянке!

В этот момент на мостик принесли радиограмму, Дрейер прочел: «Эдик и Аня выехать не могут не пускает Василий Степанович точка Хозяин ждет вас домой – Князь».

«Лопнула затея Подъяпольского, Клюсс расторопнее и умнее, – подумал лейтенант. – Ну ничего, хоть в заграничных портах побывали. Вот только теперь бы в центр тайфуна не угодить».

– Стал якорь! – закричали с бака.

– Право на борт, – скомандовал Дрейер и дал машине полный ход. – Прокладывайте курс в Циндао, Петр Петрович! Я думаю, успеем туда заскочить, – сказал он штурману, весело улыбаясь. И через минуту ни к кому не обращаясь, добавил: – Как гора с плеч!

С крыла мостика старший офицер распоряжался крепить всё по‑штормовому, офицеры бегом бросались исполнять его приказания.

Матросы суетились на освещенной палубе: основывали штормовые леера.

99

Китайский политический горизонт со всех сторон был обложен мрачными тучами. Временами гремели пушки и лилась кровь. Весной, как и предполагал Клюсс, произошло генеральное сражение. Сначала решительно наступавшим фынтянцам удалось прорвать центр противника. Началось преследование в беспорядке отступавших толп чжилийских солдат. Но на старинном мосту Лукоуд‑зяо их встретил сам главнокомандующий, генерал У Пей‑фу, и лично рубил головы своих струсивших командиров. В забрызганном кровью мундире, с кривым мечом в руке, он был страшен, заставил толпы подбегавших солдат повернуть на врага и лично повел их в атаку. Навстречу фынтянцам шла сама смерть. В их рядах началась паника, охватившая даже лучшие маньчжурские дивизии. Чжан Цзо‑лин был далеко и не поспел к месту сражения. Вскоре всё было кончено: оставив на обезлюдевших позициях всю свою артиллерию и бросая оружие, фынтянцы всесокрушающим потоком быстро откатились за Великую стену. Победители не решились на преследование, опасаясь японских гарнизонов на линии Южно‑Маньчжурской железной дороги.

Пекин и весь Центральный Китай остались в руках У Пей‑фу. В Маньчжурии по‑прежнему прочно сидел Чжан Цзо‑лин, расстреливал попавших в опалу, переформировывал свои дивизии и детально готовился к реваншу. Поражение фынтянцев эхом отозвалось в далеком Кантоне: там было свергнуто правительство Сун Ят‑сена. Он и его ближайшие соратники вынуждены были перебраться в Шанхай, в самый крупный пролетарский центр Китая.

В результате этих событий летом 1922 года в Китае создались три политических центра:

проамериканский – в Пекине, распространявший свое влияние на Ханькоу и Кантон, с генералом У Пей‑фу во главе;

прояпонский – в Мукдене, объединивший всех крайних реакционеров под неограниченной властью «великого хунхуза» – Чжан Цзо‑лина;

демократический антибританский – в Шанхае, неофициально руководимый Суя Ят‑сеном, согласившимся на противоестественный союз с Чжан Цзо‑лином для борьбы с пекинской диктатурой У Пей‑фу. Здесь, в огромном торговом и промышленном центре, на фоне быстрого роста активности рабочего класса, сложилась весьма запутанная и неустойчивая обстановка, за кулисами которой стояли могущественные империалистические державы.