– Это хорошо, что вы задержали такси. Сейчас, Михаил Иванович, по стакану кофе – и поедем.

– Лучше бы на катере, Александр Иванович. Через Наньдао нас не пропустят.

– А мы и не поедем через Наньдао.

Командир избрал ту самую прямую дорогу, от которой ночью отказался штурман.

– Если там и были засады, то при дневном свете китайцы не посмеют в нас стрелять, – сказал он.

С широкой, благоухавшей садами авеню Жоффр свернули на просыпавшуюся рю д'Обсерватуар. У границы концессии шофер резко затормозил: асфальтированную ленту дороги пересекало сооруженное ночью проволочное заграждение, в вишневом саду безжалостно вырыты ячейки для четырех пулеметов, заборы повалены, кусты срезаны. На клумбах и грядках какого‑то буржуа валялись в утренней истоме французские матросы. Кругом разбросаны их бескозырки со смешными ярко‑красными помпонами, лопаты, кирки, составлены в козлы ружья.

Молоденький лейтенант, миловидный, как девушка, услышав свой родной язык и узнав, что едет командир русской канонерки, вежливо откозырял и приказал убрать рогатки, преграждавшие путь. Поехали дальше. Лучи солнца, вставшего из‑за закопченных крыш китайского города, сверкали в капельках росы придорожных трав, в воздухе носились запахи болот и удобрений. На мокром асфальте за машиной оставался четкий след.

– Сегодня мы здесь первые, – заметил штурман.

– Кто же ещё, батенька, кроме русских и китайцев, поедет в такую рань, – усмехнулся командир.

На дороге не было китайских солдат, но слева, за деревенькой, штурман заметил совсем не замаскированную позицию полевой батареи. Промелькнул пустынный учебный плац, аллея тополей – и наконец машина у пристани.

На реке сыро и прохладно. Белеет стройный корпус «Адмирала Завойко», меняющееся течение медленно разворачивает серые утюги китайских крейсеров. Всё спокойно. Плывут, как ни в чем не бывало, джонки с их темно‑коричневыми циновочными парусами, снуют шампуньки. Выше чернеют неуклюжие корпуса русских пароходов. Над их низкими трубами нет и признаков дыма: давно они стоят без угля и без пара в котлах, копя в жилых помещениях сырость и плесень.

Улыбающийся перевозчик Сэм, ловко действуя единственным веслом, подвел к сходне чисто вымытую шампуньку. Ему очень хотелось спросить, почему русский «большой капитан» приехал так рано. Но пережившие не одно тысячелетие правила китайской вежливости такого вопроса не допускали.

94

Нифонтов в присутствии комиссара доложил командиру о ночном визите начальника речной полиции. Клюсс задумался, затем спросил:

– Как Григорьев узнал, что у него заболела жена? Кто‑нибудь приезжал с этим известием?

– К ней заходила моя жена, Александр Иванович. Нашла её очень больной. Елена Федоровна написала мужу записку, а Анна Ивановна послала нашего боя сюда.

– Когда Григорьев уехал?

– После ужина, сразу же как получил записку. В городе тогда ещё было спокойно. К подъему флага он должен вернуться.

– Ну что ж, подождем его самого, прежде чем делать какие‑либо заключения, – сказал командир. – Пойдемте‑ка пока завтракать. Дома я не успел и голоден как волк.

Григорьев вернулся с берега, немного опоздав к подъему флага. Нифонтов сейчас же пришел с ним в каюту командира, где уже сидел комиссар.

– Здравствуйте, Яков Евграфович! Ну как здоровье вашей супруги? – отвечал Клюсс на поклон ревизора.

Григорьев доложил, что его жена сейчас почти здорова. Вчера, заподозрив приступ аппендицита, он вызвал доктора.

– Русского?

– Фортунатова, Александр Иванович.

– И что же?

– Он сказал, что никаких признаков аппендицита нет, прописал грелку и лекарство.

– По телефону вы никуда не звонили, Яков Евграфович? – спросил комиссар.

– Звонил. Доктору Фортунатову.

– Откуда?

– Из аптеки на рю де Консуля.

– А больше никуда не звонили?

– Больше никуда. Да и некому мне здесь звонить.

– А в полицию не звонили?

– Зачем, Бронислав Казимирович? – простодушно спросил Григорьев.

– Тут вот в чём дело, Яков Евграфович, – вмешался командир, – ночью на корабль приезжал начальник речной полиции и заявил, что ревизор Григорьев с русской яхты «Адмирал Завойко» позвонил ему по телефону, сообщил, что на корабле бунт, и просил вмешаться.

От обиды и гнева Григорьев покраснел:

– Это провокация, Александр Иванович. Не мог я…

– Успокойтесь, Яков Евграфович. Нет никаких сомнений, что это провокация врага. Интересно только, как они узнали, что вы, вместо того чтобы вступить на вахту, оказались на берегу у больной жены?

– Ума не приложу, Александр Иванович. Я ни с кем не встречался, был только дома. Да вот ещё в аптеку ходил…

Григорьев говорил срывающимся голосом, явно никак не мог успокоиться, поэтому Клюсс дружески прервал его:

– Никто вас ни в чём не подозревает, Яков Евграфович. Можете быть свободны.

Когда офицеры ушли, Клюсс обратился к комиссару:

– Давайте спокойно разберемся в происшедшем. Что произошло сегодня ночью? Нападение? Нет. Была попытка освободить Полговского. Причем при помощи муниципальной речной полиции.

– Но, Александр Иванович! Я лично видел на полицейском катере Хрептовича, переодетого в форму английского солдата. С винтовкой и патронами! Конечно, там были и ещё белогвардейцы, но они не показывались.

– Не так давно Хрептович вступил в шанхайский волонтерский корпус – вот что значит эта форма. Если он был на катере, то не как главное действующее лицо, а лишь в качестве проводника и переводчика,

– А кто главное лицо?

– Как кто? Начальник речной полиции. Но здесь не его епархия, да и корабль военный. Поэтому он действовал очень нерешительно. А наш вахтенный начальник, наоборот, действовал решительно и разумно. Только не вздумайте его хвалить.

– Почему?

– Неужели вы не знаете Беловеского? К счастью, всё хорошо кончилось. А если бы произошла стычка? Был бы международный скандал. Нас бы интернировали и могли даже судить. Все усилия сохранить в Шанхае военный корабль Дальневосточной республики пропали бы даром из‑за какого‑то арестованного фельдшера.

– Но у нас же договоренность с китайскими властями!

– Мы и перешли сюда, имея в виду эту договоренность. Если бы мы стояли на прежнем месте, в водах Международного сеттльмента, позиция Меллауса была бы гораздо тверже и неизвестно, что бы ещё получилось. Но должен вас разочаровать: сейчас к Шанхаю тянется лапа «мукденскбго тигра». Хо Фенг‑лин ведь давнишний вассал Чжан Цзо‑лина. Чтобы отрубить эту лапу, нанкинцы и хотят занять Наньдао, прогнать или убить Хо Фенг‑лина. Это и вызвало вчерашний переполох. А Чжан Цзо‑лин – ставленник японцев. Его вассалы, дай им полную власть, нас защищать не станут.

– Что же, по‑вашему, следовало делать, если бы полиция ворвалась на корабль? Выдать им Полговского?

– Ни в коем случае! После такого прецедента нас бы перестали считать военным кораблем. Нужно было арестовать на борту весь полицейский наряд, применив, если бы потребовалось, физическую силу. А утром передать арестованных китайским властям. Это был бы конец карьеры Меллауса, а для китайцев весьма приятный и полезный для будущего урок.

– А если бы они стали стрелять?

– В это, знаете, я не верю. Угрожать оружием, может быть, и стали бы, но, так же нерешительно, как тот китайский пехотинец, которого разоружил Ходулин. Их так же легко было бы разоружить, если действовать решительно. Вот это и надо внушить всем!

– А как же с Григорьевым и Нифонтовым?

– Наши офицеры, да и матросы, Бронислав Казимирович, ездят на берег. У Нифонтова, Григорьева и у меня в Шанхае жены и дети. У других – знакомые. Берег через жен и знакомых неизбежно влияет на их настроения, а иногда и на действия.

– Этого не должно быть.

– Не должно быть, но это всегда было, есть и будет. Вот смотрите, приходит знакомый: «Николай Петрович дома?» – «Нет, он сегодня не будет, он на корабле». Значит, Клюсс сегодня ночует дома, заключает знакомый… Прибегает знакомая: «Ах, какой ужас! В городе будет резня! Бедняжка, вы одна в китайском квартале! Кто вас и ребенка защитит от этих варваров? Вызовите мужа, напишите ему, что вы заболели. Пусть за него кто‑нибудь из холостяков постоит на вахте». Сидит знакомая и ждет, пока не придет муж. А раз приехал, можно от его имени и по телефону позвонить. Видите, как это просто?