У «Мёртвых кроликов» с полицией были непростые отношения. Точнее сказать, между ними шла вялотекущая война. На первый взгляд, в этом нет ничего удивительного, ведь обязанность полиции в том и состоит, чтобы бороться с разного рода бандами. Однако не всё так просто. Нью-йоркские банды, происходившие в основном из нищего и насквозь криминального района Пяти углов, являлись чем-то большим, нежели обычными бандами. Они покрывали подпольные казино и кулачные бои, вели контрабандную торговлю, и даже имели своё нелегальное производство. Не брезговали и работорговлей. Разумеется, при такой всеохватной деятельности эти банды должны были иметь своих покровителей в верхах, другими словами, ориентироваться на те или иные политические силы в городском руководстве. Так оно и было. Две крупнейшие шайки – «Мёртвые кролики» и «Парни с Тенистой улицы» (известные также как «Чёрные птицы») – являлись в то же время нелегальными продолжениями двух партий, задававших тон в Конгрессе: Демократической и Республиканской. «Мёртвые кролики», состоявшие в основном из ирландцев, защищали интересы иммигрантов и потому пользовались поддержкой демократов в лице бывшего мэра Фернандо Вуда и губернатора штата Нью-Йорк Горацио Сеймура. Естественно, не задаром. В период выборов они использовали все возможности, дабы убедить избирателей в необходимости голосовать за нужного кандидата. «Парни с Тенистой улицы», гордившиеся своим американским происхождением, ориентировались на местных республиканцев. Однако им приходилось нелегко. Нью-Йорк кишмя кишел приезжими, и численное преимущество явно было на стороне «Мёртвых кроликов». Такое положение сохранялось до 1857 года, когда власти на федеральном уровне постановили распустить прежнюю полицию, рекрутировавшуюся главным образом из ирландцев, и заменить её муниципалами, неподконтрольными мэру. Решение это вызвало настоящую битву между противоборствовавшими силами, причём Вуд открыто встал на сторону городской полиции, а муниципалов поддержали «Птицы». Победа досталась тому, за чьей спиной была верховная власть, то есть новообразованной муниципальной полиции. С тех пор на улицах то и дело происходили скрытые от глаз стычки между стражами порядка и «Мёртвыми кроликами». Понятно, что в такой ситуации полицейскому было небезопасно соваться в район Пяти углов. И всё же Нисон решил попробовать. Если русского агента не вывозили за пределы города, то могли содержать только там.

Было бы преувеличением сказать, что Пять углов являлись районом, куда полиция никогда не заглядывала. Заглядывала, и весьма часто, а иногда даже проводила облавы. Но всё же в этих кварталах царил закон кулака и дубинки; банды, контролировавшие его, вели нескончаемую борьбу друг с другом, вследствие чего кровь лилась там непрерывно. Одно убийство в сутки – такова была обычная статистика Пяти углов. Множество душ забирали также туберкулёз, запойный алкоголизм, голод и семейное насилие. Привычной вещью было и сведение счётов с жизнью. Одним словом, Пять углов не принадлежали к тем районам, которые охотно показывают иностранцам. Но именно здесь, в сырых подвалах и задымлённых пивных, нередко проворачивались дела на миллионы долларов, здесь находились логова теневых хозяев города, сюда спешили наведаться доверенные лица политиков, желавших сделать карьеру на Манхэттене. Сюда же устремился и Нисон.

Безусловно, он не собирался действовать вслепую. По прошлым делам он знал некоторых обитателей Пяти углов, и надеялся, что они тоже не забыли его. Первым, кому он решил нанести визит, был ирландский брадобрей Ричард О’Ши, которого Нисон когда-то самолично упёк в кутузку за подделку монеты. С тех пор минуло добрых десять лет, в течение которых сыщик почти ничего не слышал об ирландце. Но он не сомневался, что тот узнает его. Иначе и быть не могло – преступники всегда помнят своих следователей. Посему, сверившись по картотеке, где живёт его бывший подопечный, и расспросив о нём уличного полисмена, Нисон быстро отыскал нужный адрес и уверенно открыл скрипучую рассохшуюся дверь, над которой красовалась изъеденная червём вывеска: «Парикмахерская О’Ши и сыновей». Послышался сухой треск ржавых колокольчиков, дверь тяжело повисла на петлях, и следователю пришлось приложить усилие, чтобы захлопнуть её.

– Ручку не дёргать, – раздался строгий голос. – Она у нас на двух шурупах…

Нисон поднял глаза и растянул губы в улыбке.

– Как делишки, Дик? Помнишь меня?

Стоявший к нему спиной брадобрей с мазком в руке обернулся и чуть не выронил свой инструмент.

– Офицер Нисон? Каким судьбами?

– Соскучился по мне, Дик?

– Не сказал бы… Признаться, вашему лицу я бы предпочёл другие.

– А ты невежлив, Дик. С чего бы это? Опять что-то скрываешь от закона?

– Мне с вами расшаркиваться ни к чему. И так потерял три года жизни, полируя нары. А всё благодаря вам.

– Да ты что? Неужто это я заставлял тебя подделывать монеты?

Брадобрей скосил глаза на клиента, сидевшего со вспененным лицом.

– Что вам надо, мистер? Я работаю и не могу отвлекаться.

– Я подожду. Мне спешить некуда.

Нисон развязно уселся на шаткий стул, стоявший возле стены, и положил ногу на ногу. Парикмахер досадливо посмотрел на него, затем крикнул кому-то:

– Ленни!

Откуда-то примчался молодой паренёк в дерюжных штанах и подтяжках на голое тело.

– Закончи за меня, – велел ему О’Ши. – Я пока поговорю с мистером Нисоном.

– Хорошо, отец.

– Прошу сюда, – показал ирландец на коридор, ведущий во внутренние помещения.

Следователь поднялся и проследовал за брадобреем в маленькую комнатку, где стояла двуспальная кровать и трюмо с замызганным зеркалом. Потолок был низкий, прямо под ним располагалось крохотное окошко с открытой форточкой. Ирландец достал из нагрудного кармана сигарету и закурил. Руки его немного дрожали.

– Что вам угодно?

Сыщик сунул руки в карманы и смерил его оценивающим взглядом.

– Недавно в Нью-Йорке пропал русский дипломат, – сказал он. – Скорее всего, был похищен поляками. Мне нужна вся информация об этом. Любые слухи, намёки, пьяный бред – всё, что знаешь.

– Мне ничего неизвестно.

– А если подумать?

– И если подумать – тоже. Почему вы пришли именно ко мне?

– Потому что я тебя знаю.

– И это всё? По-вашему, я должен быть в курсе всех похищений, совершаемых в Нью-Йорке?

Нисон снисходительно усмехнулся. Протянув руку к нагрудному карману ирландца, он извлёк оттуда сигарету. Закурив, сказал:

– К тебе приходят разные люди. Ты общаешься с ними, они передают тебе слухи и сплетни. Давно известно: парикмахеры – самые осведомлённые люди в городе. И ты хочешь уверить меня, что ничего не слышал о похищении?

– Ничего. И вообще, мне надо идти работать. Если у вас всё…

– Дик, Дик… – покачал головой следователь. – Никак ты не можешь усвоить, что спорить со мной бесполезно. Помнишь, ты клялся, что не занимаешься подделкой денег? Достаточно было одного обыска, чтобы уличить тебя. Думаешь, у меня не поднимется рука сделать это ещё раз? Или ты будешь убеждать меня, что завязал с тёмным прошлым? Дик, Дик… Я знаю тебя как облупленного, и почти уверен, что в своих кладовых ты хранишь ещё множество замечательных вещей. Знал бы ты, как у меня чешутся руки упрятать тебя снова. Что может остановить меня? Разве только твоя искренность…

– Зря стараетесь, офицер. Я ничем не смогу вам помочь.

Нисон выплюнул сигарету на пол, раздавил её носком ботинка и вдруг сильно толкнул О’Ши в грудь. Ирландец упал на кровать, а сыщик наклонился к нему и, схватив за воротник, зашептал:

– Не води меня за нос, Дик. Ты – прожжённый мошенник, всю жизнь водишься с подонками и отщепенцами. Твоя биография – сплошные аферы. Наверно, даже на тот свет ты потянешь мошну с деньгами, чтобы отсыпать из неё апостолу Петру. Как ни прибедняйся, а меня ты не обманешь. Ты – делец, им был, им и останешься. Всегда держишь нос по ветру. Слушай меня, негодяй: либо ты выкладываешь всё, что знаешь, либо я спускаю на тебя свору полицейских псов.