Но саму её приходится передавать самолетом.
Звонок среди ночи, и сразу: пиши! Рейс такой-то… Такого-то числа. Аэропорт Домодедово… записал?
Денек волнений, бросок в Домодедово, и вот уже ранним утром достаешь её дома из безразмерного сумаря, на расстеленных многостраничных теперь газетах — наконец, наконец-то пошли на пользу «демократические» издания! — раскладываешь посреди кабинета: чтобы перестала копить внутреннее тепло, маленько протряхла, а заодно надо посмотреть, какое тебе передали богатство и как им будешь распоряжаться, как его делить… однажды вышло: Коля Ничик, младший дружок из шахтеров, свой брат-писатель, наскреб после смены, далеко не отходя, чуть ли не полный бумажный мешок, привез мне в Новокузнецке в гостиницу, а тут оказия, летят в Москву ребята из городской «ментовки». Возьмете, спрашиваю, для Шилова?.. Для Ивана Федоровича? — уважительно переспрашивают. — Какой разговор! Генерал-полковник тут начинал, помнят его и чтут: за передачу можно не волноваться. Но чтобы мешок был как мешок, купил я ещё десяток пучков отборной черемши, положил сверху. А он потом рассказывает, Иван Федорович: пришел сын, и я ему показываю пучок — смотри, мол, какое чудо! Не потекли слюнки? Потекли, говорит, дай хоть пару пучков, отец! Пару-не пару, а десяток дам — вон тут сколько! Вытащил не глядя десяток элитных пучков, отдал, а когда стал потом мешок разбирать, а там не медвежий лук, а шахтерский, недаром же у него и это название есть: каменный… Надо сразу глядеть! А ещё был главный в Союзе «сыскарь». И по должности, и — по судьбе. Шилов.
Очень непростое это дело, дележ черемши, — как на охоте или на рыбалке, но там-то за этим священнодействием вся кампания наблюдает, а тут ты — один одинешенек.
Раскладываешь по кучкам: это Вите Вьюшину, ему надо побольше, у него и дома едят, и сибирские дружки ждут… Для вкладчиков «Оргбанка», в котором он работает, конечно же, начнется время тревог: будут водить чуткими носами — мол, пахнет чем-то таким очень уж необычным, сильно пахнет… уж не дефолтом ли очередным? А это — наша колба!
Ещё кучка Борису Рогатину, большому спортивному начальнику: знает в ней толк — никакой тебе допинг не сравнится. Он бы, не сомневаюсь, давно рекомендовал перед международными соревнованиями непременно включать её в рацион, да как на это дело за рубежом глянут? Тут надо ухо востро держать: хоть по части вони они там куда как большие специалисты, но об этой, и точно, не имеют точного представления…
Эта кучка…
Посмеиваюсь, а на самом деле, бывало, у меня чуть ли не поднималось давление: как честно разделить, как бы кого не забыть, как бы не обидеть…
А ведь это только начало сезона — колба с юга Кузбасса, с отрогов Ала-Тау… Потом пойдет и кемеровская, и ещё более северная — из Чебулы, от друга Дерябина…
В это время приходится жить в Москве, все больше у Вити Вьюшина, который тоже считает: как сало для хохла — наркотик, так для сибиряка — черемша. Потому-то о «листе с копеечку» забыл напрочь, только тогда и вспомнил, когда Миша нашел меня в Кобяково.
— Ну, что? — спрашиваю его. — Вернулись гуси?
— Представь себе! — ответил он таким тоном, что было ясно: и он в этом сомневался. — Не только вернулись — уже на яйцах сидят. Там сейчас тишина, все по струнке ходят, поэтому для громкого разговора зовет к себе в город… будет у тебя завтра время?
— Да уж найду как-нибудь. А что за разговор?
— Кажется, рассказывал тебе про его друга-черкеса?
— Может, это я тебе? О своем кунаке?
— Да нет, ну, помнишь — шейх из Эмиратов, у которого мать — черкешенка? Он теперь и на своем «мерседесе» разъезжает в белой черкеске, шейх — с кем поведешься, знаешь… Русский Мальчик все просвещал его, рассказывал не только о Кавказской войне, о казаках да черкесах, но и о нынешних наших грустных делах. В России. Или, как он всегда, — на Руси. А у них у двоих был общий какой-то, крупный ООНовский грант, и когда они сделали работу и получили за неё очень, скажу тебе, приличные деньги, этот черкесский шейх и говорит ему: деньги твои! Вложи их на нашей родине в какое-нибудь серьезное дело на пользу простым людям… Сам видишь, как делят доходы от нефти в Арабских Эмиратах — считай, всем поровну. Не то что у вас: как ты говоришь — на Руси… Распорядись так, чтобы не было стыдно перед единым Богом… Конечно, он растрогался, Мальчик…
— Ну, молодец этот черкес!
— Конечно, молодец! — горячо согласился Миша. — А теперь представь, что в Москве чуть ли не первым делом — информация-то идет! Кто есть кто, с чем из-за рубежа возвращается и что у кого в кармане и в банке. Так вот, первым делом затащили нашего Витю в какой-то получастный-полугосударственный фонд, который занимается подготовкой этого праздника — шестидесятилетия победы. И предлагают: вы нам перечисляете энную сумму — тоже будь здоров деньги! — становитесь нашим соучредителем и вместе с гарантией высокой личной награды получаете от нас квоту на ордена для тех, кого вы посчитаете нужным наградить самостоятельно… ты понимаешь?
— Н-ну, если правильно понимаю… он получает право эти ордена продавать?
— Ты делаешь успехи, — сказал Миша не очень весело. — В том и дело: предпраздничная распродажа наград… как тебе?!
— Всегда знал, что суки, — пришлось сказать. — Но не до такой же степени!
— До такой, — утешил меня мой друг. — До такой… Виктор тут откопал какой-то императорский указ. О том, что заниматься благотворительностью имеют право только те, кто составил капитал честным трудом…
— Да уж, — только и пришлось сказать, — да уж!..
— А у нас чуть не каждый благотворительный фонд — «стиральная машина», как понимаешь…
— И как они разошлись?.. Мальчик — с этим самым ходовым нынче механизмом?
— Он сказал, что спустится за документами и вернулся с пластмассовой флягой спирта, который вез кому-то на дачу. Знаешь, такие возле брынцаловского «Ферейна» продают, по пять литров… Отобрал у секретарши ключи, попросил зажигалку и вытолкал её погулять, сказал — дезинфекция. Разлил сперва перед дверью в приемной. Потом вошел и молча начал поливать ковер. Ну, само собой — крик: вы что делаете?!.. А он сказал: как клопов!.. Чиркнул зажигалкой, вышел и замкнул дверь…
— Это что же — «коктейль Брынцалова»?
— Он тоже потом так — насчет этого «коктейля», — откликнулся Миша. — Тоже ноу-хау, видишь. Контора выгорела, но никто на него не заявил… И, знаешь, что он решил?
— Самому явиться с повинной?
Друг мой пожал плечами:
— Честно говоря, его это мало занимает. В этом отношении он без комплексов. А решил он сам создать фонд. Предварительно — «Народная медаль», так будет называться. Для вдов, которые ещё остались живы. Для тех, кто рос без отцов. Для детей войны. Кто не воевал, потому что был в лагерях… статус, знаешь, самый широкий. Как он говорит, Русский Мальчик: для тех, кто сам никогда никуда не лез, а молча тянул лямку и тянул. Не лгал. Не изворачивался. Для всех, кто столько лет бедствовал, но помогал другим… остались же на Руси праведники?
— Хоть кто-то об этом задумался! — сказал я глухим, отсыревшим, сам почувствовал, голосом.
— Кому и за что — это как раз его не смущает, — словно сам с собой рассуждал Миша. — Его смущает название медали…
— Он уже и название придумал?
— В том-то и дело… ты сам никогда не занимался медалями? Не собирал?
— Да нет вроде…
— Ну, покажет тебе, мне он показывал: есть старинная медаль петровских времен — в честь победы над нашими вечными друзьями, над турками. Все их корабли тогда полностью сожгли и потопили, и на медали — изображение турецкого флота и только одно слово под ним: «Был».
— Умели наши предки…
— Об этом он и хочет напомнить. Что — умели. Правда, другим способом. Выбить на медали контур Советского Союза… С тем же самым словом под ним: «Был».
— Не слишком ли… а не слишком?
— Так, а лучшее лекарство всегда — одна горечь… Сладкого лекарства не бывает. Разве не так?
— Н-не знаю, надо подумать.