Кришна обещал не рассказывать, но кто его знает!

   —  Я же дал слово,— обиделся Кришна.— Кроме того, Саймон все рав­но бы не поверил. Он не любит, когда говорят неправду.

   Мэри посмотрела на него. Она не поняла, что он имел в виду: то ли Саймон не поверит самым увлекательным фактам из ее истории, то ли Кришна сам им не верит.

   —  Про  жестокость  твоей  тетки  он,   может,   и   поверит,   но  про  яд — нет,— добавил Кришна.

   Мэри села. Она сообразила, что сейчас самое время сказать: «И верно, все это ложь, все-все». И потом жалела, что не сказала, но в эту самую секунду, затарахтев, опрокинулась банка, и Мэри, забыв обо всем, бро­силась к воде.

   Кришна отвязал леску от ноги и начал тянуть ее к себе. Он вытащил коричневую форель, которая, извиваясь, прыгала по песку и била плав­никами.

   —  Слишком маленькая,— сказала Мэри.

   Она осторожно выдернула крючок изо рта рыбы и бросила ее обратно в воду. Кришна обиделся и повернулся к ней спиной.

   Но она была довольна. Она страдала, когда на крючок попадалась большая рыба и ее потрошили и жарили.

   —  В  ней  не было восьми дюймов,— объяснила  она  появившемуся  на берегу Саймону.

   Он молча кивнул, присел на корточки и нацепил на крючок новых червяков.

   —  Большую уже не поймаешь,— заметил он и бросил леску в воду.— Рыба не любит, когда много солнца.

   —  А при чем тут восемь дюймов?—спросил Кришна.

   —  Рыбу длиной до восьми дюймов ловить запрещается. Иначе некому будет расти и размножаться.

   —  А я-то считал, что раз мы живем на необитаемом острове,— сказал Кришна,— значит, можем не подчиняться закону.

   —  С какой стати?  Бывают и разумные законы,— возразил Саймон.— И на острове мы оказались не случайно.  Мы,  так сказать,  беглецы.— Он поставил консервную банку обратно на холмик из камней.

   —  Я,   например,   бегу   от  английской   полиции,— заявил  Кришна,   пы­таясь убедиться, в состоянии ли он подняться по крутому берегу, прыгая на одной ноге.

   На полпути он отказался от своего намерения, упал, скатился вниз и так и остался лежать. Темные глаза его искрились смехом, а волосы, хоть и припудренные пылью, блестели на солнце. Как черника, что растет вдоль дороги, подумала Мэри.

   —  А Мэри — от своей злой тетки.

   Мэри искоса поглядела на Саймона, который обмотал леску вокруг банки, а потом привязал ее к торчавшему из-под земли корню дерева. Ей показалось, что он избегает ее взгляда. И она поспешила спросить:

   —  А Ноакс? От кого бежит Ноакс?

   —  Ноакс?—переспросил    Саймон.— Ноакс    бежит    от    цивилизации. Вот он настоящий беглец.

   После того как Ноакс провел на острове несколько дней, его почти не стало видно. Он превратился в дикое животное. Потом опять начал появ­ляться, особенно когда жарили рыбу, но лежал в сторонке в ожидании сво­ей доли. Большей же частью они видели его издали: в траве мелькал ко­мок меха. Однажды ночью Саймон видел, как он играл на берегу: черная тень, подпрыгивая, танцевала на трех ногах, рычала и, как котенок, ловила собственный хвост. Днем он часто бывал поблизости, но предпочитал, по-видимому, чтобы его не замечали: следил за ними из-за зарослей родо­дендронов и терновника, а если они приближались к нему, лежал, рас­пластавшись на земле. Повязка у него отпала, он растолстел, шерсть на нем лоснилась. Он кормился самостоятельно: ловил полевых мышей и пти­чек, с которыми расправлялся весьма деликатно, оставляя от них только перышки, а один раз Мэри застала его за уничтожением маленького кро­лика. Он угрожающе зарычал, сверкая своим единственным глазом, и она торопливо попятилась назад.

   Она боялась, что в один прекрасный день он исчезнет навсегда, но Сай­мон утверждал, что никуда он не денется.

   —  Убежать с острова  он  не может,  пока не  научится плавать,— рас­суждал   он.— Путь  только  один — по  доске,   но  вряд   ли  он  пройдет  по ней на трех ногах. Ему никогда не уйти отсюда.

   —  Как и мне,— отозвался Кришна.— Никогда.

   —  Откуда ты знаешь?—спросил Саймон.

   —  Знаю. Я буду жить здесь, пока не стану старым-престарым.

   —  В той книге у дяди я прочел,— сказал Саймон,— что люди, которые построили грот, наняли человека,  чтобы он жил там, как отшельник. Им казалось  романтичным,   что   у  них   в  гроте   живет   настоящий   живой  от­шельник, которого они могут демонстрировать своим  знакомым,  когда те приезжают к ним в гости.  Они платили ему двести фунтов за то, чтобы он ходил в тряпье, сидел и мыслил, но ему очень скоро все это надоело, и он сбежал.

   —  Наверное, он был ненормальный,— решил Кришна.

   — Не знаю. По-моему, ему было просто тоскливо жить одному.

   —  Мне никогда не будет тоскливо,— заявил Кришна.— Когда начнет­ся учебный год,  я останусь здесь один и буду отшельником.

   —  Лучше не напоминай,— застонал Саймон.

   —  Ты   не   любишь   ходить   в   школу,   Саймон?—засмеялся   Кришна.

   —  А какой нормальный человек любит?—вмешалась Мэри.

   Неудачная это тема для беседы, решила она. Саймон сразу стал задум­чивым, что было плохим признаком. Он ни разу не говорил, сколько сумеет пробыть на острове, и она у него не спрашивала. Пусть он и сейчас не думает об этом.

   —  А вы  знаете,  что орехи уже созрели?—спросила она.— Я видела утром. На большом дереве возле рябины.

   Они знали, о каком дереве она говорит. Они знали каждое дерево, каж­дый куст. Остров был, наверное, в полмили длиной и в четверть мили шириной. Мальчики ни разу не покинули его, и каждое утро, когда она приходила, теперь уже бесстрашно балансируя на доске моста, Мэри ка­залось, что она входит в замок. Озеро было наполненным водой рвом, а грот — главной башней замка. Иногда они разжигали в главной пещере костер и смотрели, как от языков пламени меняется цвет ее хрустальных сводов.

   В главной пещере было сыро, потому что через нее бежала вода, но в верхнем помещении, где спали Саймон с Кришной, было тепло и сухо. Пол они застелили засохшими стеблями кудрявого папоротника, от кото­рого шел сладковатый запах плесени.

   Мэри завидовала тому, что они спят на таком чудесном ложе. Разве можно сравнить папоротник с простынями? Собственно говоря, пребыва­ние на острове было ни с чем не сравнимо. Когда вечером она возвраща­лась домой, ей казалось, что она из цветного фильма переходит в черно-белый...

   —  Ты,  наверное,  скучаешь,  Мэри,— сказал дедушка.— Это уж я ви­новат, извини, пожалуйста.

   У   него   от   ревматизма   болели   колени,    и  он   не    мог   купаться    в море.

   —  Как назло,— ворчал он.— Лучшее лето за  многие  годы,  а  я сижу дома.

   —  А   на   пляже   тебя   хватил   бы   солнечный   удар,— заметила   тетя Элис.— Кроме того, там грязно от этого мазута.

   —  Мне тоже больше нравится в лесу,— сказала Мэри.

   —  В каком лесу? — нахмурился дедушка.

   —  А... Просто в лесу.

   —  Лес   и   пляж — это   разные   вещи.   Что  ты   там   делаешь,   в   лесу? С этим твоим приятелем... Как его фамилия? Трампер?

   —  Трампет,— поправила его тетя Элис.

   —  Ничего особенного,— ответила Мэри.— Просто гуляем.

   —  Как это просто гуляете? Каждый день ты уходишь из дому сразу же   после   завтрака,   а   возвращаешься   к   ужину.   Чем   вы   там   занимае­тесь?

   Хорошо бы дедушка прекратил свои расспросы. Обычно он не совал нос в чужие дела, но из-за боли в ногах стал раздражительным.

   —  Мы собираем орехи,— ответила она.— И чернику...

   Даже если бы она сказала ему правду, все равно было бы нелегко объ­яснить, чем они там занимаются. Один день похож на другой и тем не ме­нее сказочно иной...

   —  Оставь    ее    в    покое,    папа,— вмешалась    тетя    Элис.— Просто    гу­лять — прекрасное   занятие  для   человека   в   ее   возрасте.   Я   тоже   любила гулять в лесу. Больше, чем сидеть на пляже...