Она снова села рядом, и я сжал её пальцы. На этот раз они были холоднее моих, почти ледяные. Только они и объяснили мне, чего ей всё это стоило…

— Ты молодец! — прошептал я.

— Когда-то я обещала тебе, — ответила она тоже шёпотом: — мы теперь навсегда родные. Ты забыл?

— Всё помню. Абсолютно всё!

— Я не обманывала тебя тогда.

— Теперь вижу.

…Страсти прорвались при обсуждении кандидатур в Совет. И начал опять же Бруно.

— Я не хочу и не буду жить при чьей-то тирании, — объявил он, — Я уверен, что вся затея Верхова направлена на то, чтобы хоть когда-нибудь добраться до поста президента и установить свою диктатуру. Так вот я при всех предупреждаю тебя, Евгений! — бросил он в зал. — Если увижу, что ты можешь установись диктатуру, я уничтожу тебя! Пусть я стану тут первым Брутом, но ты не станешь первым Цезарем! Какую бы кару мне потом ни назначили, она не может быть страшней, чем жизнь под твоей властью. Живи и помни!

«Бруно сказал то, что должен был сказать я, — мелькнуло в голове. — На правах «друга детства»… Но, видно, мне слабо…»

Буквально под одобрительный рёв всего зала Женьку из Совета выкинули. Никто за него не вступился. И так же под всеобщий одобрительный рёв ввели в Совет Розиту. Никто не возражал.

Бруно попытался предложить в Совет ещё и меня:

— Сандро теперь у нас единственный представитель дикарей…

Зал буквально лёг от хохота. Сегодня так ещё не смеялись. Что-то чуть ли не истерическое померещилось мне в этой случайной разрядке.

Пришлось встать и объяснить:

— Ребята! Я же всё время на Западном материке. Дежурить в Совете не смогу. А если что-то по Западному материку — меня вызывают. Не каждый же день Совет занимается дикарями…

Когда сел, услышал, как Розита, пригнувшись, говорит Бруно:

— У тебя такие переходы от трагедии к комедии! Ты можешь стать актёром шекспировского толка! Приглашаю тебя в наш театр!..

Не знаю, что ответил Бруно, но в Совете его оставили. А конституционную комиссию решили создать. И Женьку туда определили — от нашего корабля. И предложили астронавтам с других звездолётов тоже выделить подходящих «отцов нации».

Тут же, после собрания, Женька попросил Тушина перевести его из бригады Заводского района в бригаду разъездных кибер-ремонтников.

— В Нефти не был, — объяснил он, — на руднике не был, на ферме не был… Хочу побывать.

— Побывай! — коротко согласился Тушин.

И отвернулся.

Вечером, за домашним ужином, он признался:

— Я вот всё думаю: если бы мы сообразили посылать к Марату этих необузданных урумту по одному… В одиночку-то они вели бы себя куда спокойнее… Жил бы тогда Марат?

— Наверное, жил бы, — безжалостно подтвердил я.

Тушин хлопнул себя ладонью по затылку и горько произнёс:

— Русский мужик, говорят, задним умом крепок!

58. Что замышляют урумту?

Дождалась-таки мама: в этот раз ночевал я под одним кровом с новым её мужем, и вместе сделали мы утром гимнастику, брились рядышком, перед одним зеркалом, за один стол сели завтракать. Всё как в нормальной семье. У мамы явно праздник был на душе. Она просто летала по квартире. А у меня всё ныло и болело, потому что в это самое время Розита наверняка завтракала с Вебером. На Западном материке хоть об этом я почти не думал. А тут — просто неотступно!

После завтрака зазуммерил мой радиофон, и Неяку попросила разрешения зайти. Пришла она вся какая-то светлая, праздничная, улыбающаяся, в белом костюме, с большой круглой картонной коробкой, красиво перевязанной широкими блестящими красными лентами.

— Можешь ты передать это Лу-у? — спросила Неяку.

— Какой вопрос? — Я пожал плечами.

— Мне хотелось бы, чтоб она меня запомнила, — тихо призналась Нея.

— А ей хотелось бы, чтоб её запомнила ты.

— Она говорила об этом?

— Да.

— Тогда всё в порядке.

Нея попрощалась и ушла. Она видела, что я уже собираюсь, и мама укладывает в сумку пакеты, пахнущие домашней снедью. Участвовать в семейных проводах у Неи не было оснований. Вот если бы Розита!.. Но…

А перед вечером, в нашей палатке, Лу-у повертела эту коробку и ничего не поняла. Развязывать ленты, затянутые бантиком, она не умела. И очень удивилась, когда я распустил их одним движением.

В коробке оказался сарафан из роскошного перламутрового шёлка, переливающегося всеми цветами радуги. Ещё там были тапочки-шлёпки и тапочки спортивные — как намёк на то, что Лу-у пора учиться ходить в обуви. И ещё были три смены тонкого голубоватого женского белья, большое фото Неяку и Тхи. А на самом дне коробки — точно по её круглой форме! — лежал праздничный набор шоколадных конфет. Всё это опять же стало отличным уроком для меня: какие подарки надо делать женщинам, удалённым от цивилизации. В своём-то мире я привык к тому, что подобные вещи женщины выбирают себе сами, строго по своему вкусу. Ибо им доступно всё то же, что и мне, без каких-либо ограничений.

Как это ни странно, Лу-у схватилась прежде всего за фото — узнала Нею. Но разглядывала не её, а Тхи. Суть фотографии ей не пришлось объяснять. Не понимая, разумеется, как это сделано, она сразу уловила суть: портрет, копия.

— Это её муж? — Лу-у показала пальцем.

— Да.

— Он красив. Красивее только ты. Как его зовут?

Я назвал.

— У килов есть такие же имена. — Лу-у обрадовалась. — Жену колдуна айкупов зовут Тха. Когда ты к нему пойдёшь?

— Скоро. Как только ты научишь меня разговаривать без дуги. Какой же я колдун, пока не знаю вашего языка?

Когда я попытался объяснить Лу-у назначение белья, она кротко остановила меня:

— Я знаю. Неяку мне всё показала.

Она грамотно надела весь набор на себя, погляделась в зеркальце — и сняла.

— Засмеют, — объяснила она. — Надену, если ты повезёшь меня к сынам неба. Повезёшь?

— Конечно.

По пути сюда, над морем, я думал, что пора показать Лу-у Город, Зону отдыха и космодром, погостить с нею на птицеферме. Пусть посмотрит, как выращивают кур. Может, заинтересуется? Может, выйдет из этого интереса первая птицеферма у купов? Вроде бы тут всё основное должно быть доступно для понимания Лу-у…

Печальный пример Даи, второй жены Марата, не давал мне покоя. В Городе не бывала, жизни нашей не знала, и потому предпочла остаться у родителей в селении гезов. Конечно, Марата в этом не обвинишь: иной возможности у него не возникало. «Невыездной…» Но у меня-то возможность есть! Ни в чём не ограничивают меня купы. Однако если и со мной что-то случится? Не побывает Лу-у до тех пор ни в Городе, ни у мамы, не увидит всей нашей жизни — и тоже останется здесь, в своём селении. И будет лишь вспоминать меня — как краткий неправдоподобный сон. А жизнь её не изменится… Хотелось же именно изменить её жизнь, в любом случае! Хотелось, чтоб знала она: есть для неё удобный дом и за морем, есть там любящая мама. С таким знанием всегда легче.

Грустные мысли одолевали меня и в дороге, и в селении купов. Лу-у заметила это.

— У тебя ТАМ беда? — спросила она. И показала на восход.

— Друга убили.

— Хуры?

— Не они. Но из-за них.

— От них везде несчастье. Всю свою жизнь я жду от них беды. Даже ты не уберёг от них своего друга! А сильнее тебя я никого не встречала.

Лу-у была права. Не уберёг Марата прежде всего я. Куда мы спешили? Зачем? Хотели спасти племя урумту от радиации? И всё равно не спасли… И потеряли Марата… И всякое влияние на два соседних племени… Полный провал!

Ну, ладно, компьютер мог не знать, что изменения в человеческой психологии — может, самый медленный процесс в природе. Перед создателями всех доставшихся нам компьютеров стояли прежде всего технические задачи: преодолеть космос, наладить на дикой планете минимально удобную жизнь. Воспитание аборигенов считалось отдалённой целью. Так, по крайней мере, ориентировали нас в «Малахите». Мол, прилетите, устроитесь с необходимыми удобствами на изолированном участке суши, и оттуда потихоньку, без спешки и надрыва, начнёте вникать в жизнь дикарей.