– Нужно их задержать! – крикнул Поуперс скачущему рядом Жану.

– Дотянем до кустарников! – крикнул в ответ Жан.

Россыпь этих кустарников раскинулась в километрах полутора‑двух как преддверие крупного лесного массива. Но до этих кустов надо было еще доскакать. Над головами засвистели пули. Англичане на ходу открыли огонь. Когда до кустарника оставалось примерно метров пятьсот, конь под капитаном Сорви‑голова неожиданно споткнулся, попав ногой в ямку, вырытую каким‑то степным зверьком. Жан скакал в конце кавалькады, собираясь первым вступить в бой с уланами. И коварный случай в самом деле дал ему такую возможность. Но он оказался не первым. Лошадь Жана упала на колено. Он не удержался в седле и, перевернувшись через лошадиную голову, свалился на землю, сильно ударившись левым боком и рукой. Боль пронзила локоть. Рука почти тут же онемела. Онемело и все тело. Жан неподвижно сидел на земле. Боли он уже не чувствовал. Он не чувствовал ничего. Это было странное ощущение – отсутствие всех ощущений. Он безразличным взглядом смотрел, как его лошадь встает с колена и, похоже, неспешно движется вслед за ускакавшим отрядом, который словно не заметил потери одного из своих. Окружающее воспринималось будто в замедленных кадрах синематографа, который ему удалось посмотреть еще в Париже. И так же, как и там, сейчас вокруг стояла полная тишина. И в этой тишине на Жана из ближайшей лощинки медленно выплыли четыре громадных лошади со всадниками, державшими в руках длинные острые копья, которые были нацелены Жану в грудь. А он отрешенно наблюдал за приближением смерти, взирая совершенно безразличным остановившимся взглядом. Сейчас копья пронзят его. И вдруг первый из всадников выронил копье и тяжелым кулем свалился с коня. Следом за первым, медленно взмахнув руками, упал на круп своей лошади другой всадник. Двое остальных подняли коней на дыбы, но один не справился с поводьями и грохнулся на поросшую пыльной травой землю, прямо затылком, потеряв каску. И словно от этого падения слух снова возвратился к Жану. Телу вернулась подвижность и боль в левой руке. А правая – уже расстегивала кобуру, ухватилась за рукоятку револьвера, который выскочил из кобуры и словно бы сам два раза выстрелил в четвертого улана. Тот рухнул рядом со своим соратником, убитый наповал. Сорви‑голова инстинктивно оглянулся назад. За его спиной на коне возвышалась Жориса с еще дымящимся у ствола карабином в руках. К ним скорой рысью возвращались Логаан, Фанфан и Строкер.

– Прыгай ко мне на коня, – сказала Жориса.

– С тобой все в порядке, хозяин? – озабоченно проговорил Фанфан, подъехавший первым. Лошади маленького уланского авангарда успели ускакать в степь. Нужно было торопиться. Основные силы эскадрона вот‑вот должны появиться в лощинке. Фанфан помог Жану забраться на круп коня Жорисы. Строкер и Логаан хотели уже поворачивать назад, когда Пиит случайно взглянул на лежащего без сознания улана, единственного оставшегося в живых. Это был молодой человек, почти юноша, в форме лейтенанта. Лицо Пиита при взгляде на него передернулось гримасой боли и узнавания. Он поспешно спрыгнул с коня, подбежал к лежащему улану и поднял его на руки. Строкер тоже, видно, узнав, спешившись, стал помогать укладывать лейтенанта на круп лошади Пиита.

– Зачем вам этот англичашка? – удивленно воскликнул Фанфан. – Улепетывать нам надо. Быстрее.

Пиит Логаан поднял на Фанфана взгляд полный горечи и боли.

– Это мой сын, – тихо сказал он и опустил взгляд. И почти тут же посетило узнавание и Жана Грандье. В неподвижном лице молодого улана он узнал того лейтенанта, с которым столкнулся во время сражения на берегу реки и которого так ловко лишил возможности сопротивляться. И он оказался сыном фельдкорнета Логаана. Жан, сидя позади Жорисы, несколько раз бросал взгляды на Логаана. Тот придерживал за ремень мундира лежащего поперек лошади сына. Логаан смотрел неподвижно перед собой, даже не оглядываясь назад, где англичане, примчавшиеся к месту первой стычки, разворачивались для атаки на засевший в кустах крошечный бурский отряд. Отставшие прибыли как раз вовремя. Едва они успели спешиться и залечь, как ветки кустарника, срезанные английскими пулями, стали сыпаться им на головы. Буры пока не отвечали, желая подпустить англичан поближе. Жан лежал рядом с Жорисой в зарослях. Солнечные лучи, слабо пробиваясь сквозь ветви и листву, бросали блики на лицо молодой женщины. Лицо у Жорисы было сосредоточенно‑напряженным. Губы плотно сжаты. Глаза устремились в сторону англичан. Приклад карабина прижат к плечу. Отросшие белокурые волосы сбились на лоб. Словно заново произошло перевоплощение. И перед командиром Молокососов снова подросток Жорис, совсем недавно спасший ему жизнь. В душе у Жана что‑то екнуло. Он за месяц совместной жизни так привык к ласковой и доброй девушке, что теперь на несколько секунд даже перестал ее узнавать в этом сосредоточенном и хмуром мальчишке, готовом в любую минуту открыть огонь из своей винтовки. Жориса словно уловила его взгляд и, повернув лицо к мужу, улыбнулась ему слегка натянутой улыбкой.

– Я люблю тебя, – прошептала Жориса и чмокнула Жана в щеку. Он прижал ее к себе здоровой правой рукой. Левый локоть ныл надсадно и пульсирующе. То ли он сломан, то ли вывихнут?!

– Мы можем погибнуть, – сказал Жан, чувствуя прилив горькой нежности.

– Зато вместе, – ответила Жориса и снова поцеловала его. – Я целый месяц была твоей, – она сделала паузу, словно раздумывая, а потом произнесла: – Мне кажется, у нас будет маленький.

Жан поначалу не понял смысла этой фразы, а когда осознал его, в душу хлынул светлый поток неведомой доселе радости. Жан стал неистово целовать лицо Жорисы и даже не обратил внимания на пулю, разорвавшую ветку в нескольких сантиметрах от его головы. Он был счастлив.

Между тем уланы за это время почти завершили полуокружение кустарника, где засели наши герои. Основные силы эскадрона, человек шестьдесят, подготовились для атаки в лоб. Два отряда по двадцать человек объехали буров с боков, как и требовала тактика подобного боя, и ждали только сигнала. И вот раздался пронзительный свист. Уланы с трех сторон помчались на кустарник, прижав головы к шеям своих коней и выставив вперед щетину копий.

– Огонь! – раздался голос Поуперса. Заработал пулемет Хаессена. Кони первого ряда стали один за другим опрокидываться с жалобным ржанием, убитые или раненые. Всадники выскакивали из седел и падали на землю под копыта других лошадей. Жан и Жориса перестали целоваться. Влюбленная будущая мать снова превратилась в сосредоточенного юношу‑стрелка. Карабин в ее руках частил, посылая пулю за пулей в атакующих улан. У Жана в руке был только револьвер, годный лишь для ближнего боя. До англичан же сейчас метров триста. К тому же обзор из кустов недостаточно широк, но все же Сорви‑голова не захотел отставать от Жорисы. Он поймал на мушку одного из улан и выстрелил. Улан выронил пику и медленно сполз со скачущего коня. Первая атака улан захлебнулась. Они потеряли человек пятнадцать убитыми и ранеными. До кустов никто из них не добрался. Да и как достанешь пиками спрятавшихся за ветками людей, да еще стреляющих почти в упор. Конная атака оказалась бесперспективной. Уланы отъехали на расстояние выстрела и затеяли с бурами интенсивную перестрелку, очевидно, желая выбить их из кустов. Но это тоже пока не удавалось. Буры и французы отстреливались метко. В результате этой перестрелки еще пять улан было убито и двое ранено. Английская пуля пробила Шейтофу плечо, а щепка отстреленной ветки попала Спейчу в лоб и до крови рассекла его. Наступило если не равновесие сил, то равенство позиций. Уланы не решались атаковать, буры не могли продолжить свой путь. Это обстоятельство начало сильно нервировать капитана Сорвиголова. Он задерживался с выполнением задания, что могло поставить под удар бригаду Ковалева. Нужно было что‑то предпринимать.

– Я прорвусь к лесу, – сказал он Жорисе.

– Я с тобой, – она ухватила его за руку своей сильной ладонью.

– Тебе нельзя, – сказал Жан решительно. – Тебя могут убить. А ты теперь не одна, – и поцеловал ее в губы.