– Мы остаемся с тобой, до конца.

Три руки сплелись в один узел. Сверху легла еще одна. Это Фанфан положил свою ладонь с виноватой, но прямодушной улыбкой.

– Прости, хозяин, – сказал он, – не мог удержаться. Твои друзья – молодцы!

– Я всегда знал об этом, – ответил Сорви‑голова.

В дверь постучали. Вошел один из адъютантов Христиана Девета и пригласил "господина капитана" к коммандант‑генералу, который хочет с ним поговорить. Сорви‑голова оделся быстро в ставший уже своим английский мундир, взял со стола шляпу и, махнув рукой друзьям, спустился вслед за адъютантом в холл, где за обеденном столом сидели: Девет, коммандант Поуперс и фельдкорнет Логаан, которые встретили появление Жана улыбками и рукопожатиями. Сорви‑голова уселся на предложенный ему стул, положив на колени шляпу. Девет несколько минут молчал, поглаживая свою длинную бороду нервными пальцами, затем пристально поглядел на Жана. – Скажите, капитан, что вы намерены делать дальше? Уезжать на свою Родину вместе с вашими друзьями или продолжать помогать нам в борьбе с оккупантами? – Генерал, мы только что переговорили об этом. Там, наверху. Мы все четверо намерены перейти под ваше командование. Располагайте нами, – сдержанно ответил Жан. – Ну, что же, я предполагал и такой ответ. Благодарю вас за мужественное решение. Сейчас нам необходимы преданные и смелые люди, готовые отдать жизнь за дело свободы. И в связи с вашим ответом у меня к вам есть очень важное задание. Я доверяю вам доставку того пакета с секретным планом, который вы вчера обнаружили в саквояже своего друга, лично коммандант‑генералу Луису Бота.

– Готов хоть сейчас отправиться в путь! – воскликнул Сорви‑голова, приподнявшись со стула. – Выступать нужно, как можно скорее, но доставка пакета это только часть задания… – Христиан Девет внезапно замолчал, словно передумал говорить дальше. Молчание продолжалось, наверное, целую минуту. Девет молчал и глядел вниз на матовую поверхность стола. Наконец он поднял глаза на Жана Грандье и сказал:

– Вы слышали что‑нибудь о концентрационных лагерях?

– Это что‑то вроде резерваций? – предположил Жан, который знал об этом нововведении англичан понаслышке.

– Да, но только на очень небольшой территории, огороженной со всех сторон колючей проволокой и охраняемой войсками. Это изобретение лорда Китченера с полного согласия министра колоний Чемберлена. В эти лагеря согнали за последние месяцы огромное количество наших женщин и детей. Там морят их голодом. Маленькие дети умирают сотнями.

– Какой кошмар! – воскликнул Сорви‑голова. – В это трудно поверить! Для чего же англичане позволили себе такое варварство?

– Чтобы вынудить наши войска, ведущие партизанскую войну, сложить оружие и сдаться. В честном бою нас англичане победить не могут. И они прибегают к геноциду против женщин и детей! – После этого они вообще недостойны звания великой нации! – снова в гневе воскликнул Сорви‑голова, сжав кулаки.

– Я разделяю ваше негодование, – сказал Девет, – но, к сожалению, это ужасная реальность. И мы ничем не можем помочь нашим матерям, женам и сестрам.

– Почему? Нужно нападать на эти лагеря, уничтожать охрану и освобождать заключенных!

– Этого только и хотят англичане, чтобы мы делали такие рейды. Но рядом с каждым лагерем сконцентрированы войска, которые жаждут заманить нас в ловушку и перебить. Рисковать своими людьми я не могу. И потом, если даже мы захватим ближайший к нам лагерь и освободим несколько тысяч человек, далеко ли мы с ними уйдем от преследования? Они истощены, им необходимо продовольствие, медицинская помощь. Потребуется сотни фургонов и повозок, а где их взять? Англичане подло играют на наших чувствах, а наши сердца разрывает боль и бессилие помочь женщинам и детям, умирающим в этих лагерях. И Девет снова склонил на грудь голову. Жана Грандье душил гнев. Мыслимое ли дело: на заре двадцатого века, обещающего развитие всемирного прогресса и гуманности, представители одной из великих держав додумались до такого бесчеловечного изобретения, весть о котором, наверняка, привела все цивилизованное человечество в неописуемый ужас. Какие ультимативные ноты протеста должны уже лететь со всех концов Земли в Лондон от глав государств. Великобританию просто обязаны исключить из всех международных организаций. Объявить ей всеобщий бойкот за такие азиатские средневековые методы ведения войны против маленького белого народа, борющегося за свою независимость. Если бы Жан Грандье мог представить, какие еще кошмары и ужасы ожидают народы Земли в наступающем веке "прогресса, просвещения и гуманности"! Какие концентрационные лагеря будут сооружены в центре Германии и на бескрайних просторах России! Сколько миллионов людей в них погибнет! Пример лорда Китченера стал заразительным. А зараза, как известно, имеет свойство распространяться в виде эпидемии… Девет снова поднял голову и взглянул на Жана. Долго и испытующе, словно оценивая. Потом заговорил:

– Так вот, относительно второй части задания. Точнее будет сказать, она станет первой, если, конечно, вы согласитесь. Я не могу и не смею вам приказывать. Я могу только попросить сам и передать слова Луиса Бота. Он, естественно, имел в виду не вас, а того, кто решится выполнить его просьбу с риском для свободы, а может быть, и жизни.

– Рисковать жизнью мне приходилось неоднократно, генерал, – спокойно сказал Сорви‑голова, – излагайте суть вашего задания или просьбы, как хотите. – Недалеко отсюда, под Блюмфонтейном, находится концентрационный лагерь женщин и детей. До него отсюда по прямой около семидесяти километров. Нужно будет проникнуть в этот лагерь и вызволить из плена… внучку президента Крюгера… Жан Грандье удивленно поднял брови.

– Как же внучка президента попала в руки англичан? Ведь, насколько я знаю, вся его семья уехала с ним в Европу.

– Да, но, как видите, не вся. У президента Крюгера – три внучки. Две девушки как девушки: занимались они вязаньем, рукоделием, домашним хозяйством. А вот последняя младшая Жориса – оказалась необыкновенной: она сбежала из дома на войну, переодевшись мужчиной. Такие случаи иногда встречаются: решают девицы повоевать. Но их быстро раскрывают и возвращают в родительский дом. Но Жориса непонятным образом убереглась от разоблачения. Она воевала сначала под Ледисмитом, а затем под Кимберли. Там вместе с армией Кронье она попала в плен. Вот только тут англичане и распознали, что она девушка. Но кто она на самом деле, Жориса не сказала. Ее сначала держали на ферме вместе с захваченными женами бойцов генерала Кронье, а затем, когда Китченер приказал создавать лагеря для женщин и детей, Жорису отправили в этот лагерь. Только тогда выяснилось, что она – внучка Крюгера. У нас в лагере есть осведомитель. Через него мы узнали, что Жориса там. Уезжая в Европу, Крюгер попросил Луиса Бота узнать о судьбе своей внучки. Мы уже предлагали за ее освобождение приличный выкуп. Но англичане, по неведомым нам причинам, не соглашаются. Не соглашаются они и на обмен даже на несколько пленных офицеров.

– А какова же моя конкретная задача? – спросил Жан. – Вы в вашей форме и с вашими документами легко проникнете в лагерь, отыщите там Жорису и по подложному предписанию увезете ее с собой в то место, где будет ждать вас отряд, с которым вы и отправитесь в Трансвааль к Луису Бота с секретным пакетом и внучкой президента.

– А возглавлять этот отряд будем мы, – сказал Пиит Логаан, показывая на себя и комманданта Поуперса.

Глава II

Они скакали по вельду уже более часа. Небольшой конный отряд, экипированный по всем правилам длительного похода. У каждого имелась вторая запасная лошадь, к седлу которой был привязан мешок с продуктами, фляга с питьевой водой, войлочное одеяло и карабин с сумкой, набитой патронами. На запасной лошади Хаессена висел зачехленный пулемет, а у Отогера две коробки с пулеметной лентой. Кстати, выяснилось, почему замолчал пулемет Хаессена в том бою возле реки. В горячке боя заряжающий Отогер всунул ленту обратной стороной и пулемет заклинило. Отогеру было стыдно до сих пор за свою промашку, и он скакал молча, опустив рыжеволосую, курчавую голову, не глядя по сторонам. Остальные буры тоже были не особенно разговорчивы. Чернобородый Строкер ехал рядом со своим приятелем Пиитом Логааном, с которым они изредка перебрасывались незначительными фразами на африкаанс. Пастор Вейзен двигался чуть в стороне. Его лицо казалось возвышенно‑непроницаемым. Только губы еле заметно шевелились, словно Вейзен читал какую‑то молитву. Так, скорее всего, и было. В самый последний момент к отряду примкнул полицейский лейтенант Спейч. Он сказал, что решился на этот поход добровольно, но принял он это решение после того, как побывал на приеме у Девета и они долго беседовали. Он старался ехать, как можно ближе к Жану Грандье. То ли его назначили личным телохранителем капитана Сорви‑голова, то ли он просто наблюдал за ним. Пока было непонятно. Оживленными казались только французы да горнист Ольгер фан Шейтоф, который, судя по раскрасневшемуся лицу и слегка затуманенным глазам, перед выездом из Моодорпа успел с утра пораньше приложиться к своей фляге, в которой булькала явно не вода. Он несколько раз пытался заговорить с замыкающим движение Эдвардом Фардейценым, но тот с высокомерным выражением на лице односложно отвечал на фразы горниста, труба которого висела у него за спиной. Для чего он взял ее в поход было непонятно. Может, просто не хотел расстаться с любимым инструментом? Возглавлял движение коммандант Поуперс. Правая рука его висела на перевязи, но говорили, что он умело мог стрелять и с левой руки. На левую сторону он и перевесил револьверную кобуру и последнее время частенько поглядывал в бинокль, обозревая впереди бескрайний степной горизонт, покрытый начинающими уже рыжеть высокими травами. В любой момент могли показаться конные разъезды англичан, а столкнуться с ними не входило в планы маленького бурского отряда. Отряд двигался к совершенно определенной цели: в пятнадцати километрах от концентрационного лагеря находилась разрушенная и сожженная англичанами ферма, где отряд будет ждать возвращения капитана Сорви‑голова с рискованного и даже, наверняка, смертельного задания. Ведь по законам военного времени переодетый в военную форму противника шпион или диверсант, не мог являться военнопленным и приговаривался к расстрелу. И Жан Грандье был прекрасно осведомлен об этом законе. Но все же он шел на риск. Он привык рисковать. Так уж он был устроен. До фермы оставалось примерно километра два, когда Поуперс заметил в бинокль большой отряд кавалеристов, движущихся по проселочной дороге навстречу бурам. Что это англичане, сомнений не было. Когда они приблизились, в бинокль стали заметны серо‑зеленые доломаны и каски с конскими хвостами на макушке. Драгуны. Человек шестьдесят‑семьдесят. Они, видно, тоже заметили маленький бурский отряд, и с шага перевели коней на крупную рысь, по ходу движения растекаясь полумесяцем, чтобы взять в кольцо взвод противника. Этого только не хватало.