– Я ваш должник, – сказал Жан, – если бы вы не подоспели,нам пришлось бы очень туго. Поуперс тоже протянул левую, не раненую руку.

– Теперь я убедился, что вы тот самый Сорви‑голова. Вы действовали отважно.

– Надеюсь, мы еще повоюем вместе?! – ответил ему молодой француз.

Часть вторая Борьба звезд

Глава I

Штаб главнокомандующего армией Оранжевого свободного государства коммандант‑генерала Христиана Девета располагался в деревне Моодорп, стоящей неподалеку от берега реки Моодер в его верхнем течении. Трехтысячный корпус буров был рассредоточен по окрестностям. В самой деревне находилось около тысячи бойцов и личная охрана генерала: двести полицейских из Блюмфонтейна, которые в отличие от остальных буров, носили одинаковую форму и знаки различия: погоны, галуны, шевроны и нашивки. За время боевых действий эта униформа на полицейских порядком поизносилась, но они до сих пор выглядели молодцами, патрулируя широкие пустынные улицы деревни. Когда вернувшийся после боя отряд вместе с подкреплением проехав брандвахты мелкой рысью вошел в Моодорп, то на окраине их встретили около двадцати полицейских в синих мундирах. На головах их красовались бурские шляпы с кокардами. За плечами висели маузеровские винтовки, на боках – револьверы. Возглавлял патруль бородатый лейтенант небольшого роста с густыми светлыми усами, крепко сидящий в седле. Он отдал честь комманданту Поуперсу и фельдкорнету Логаану, которых знал лично. Они обменялись несколькими фразами, после чего лейтенант стянул с головы шляпу. То же проделали его подчиненные, отдавая долг памяти погибшим в бою соплеменникам. Лейтенанта звали Лео Спейч. Он и еще двое полицейских отправились с отрядом к центру деревни и через несколько минут все конники остановились и спешились возле большого двухэтажного дома. Над фасадом, увитым виноградом, под легким, прохладным, вечерним ветерком слегка трепетал флаг, переплетаясь белыми и оранжевыми полосами. Рядом с невысоким забором стояла коновязь. Десятка два лошадей фыркали и постукивали копытами по усыпанной их же "яблоками" красноватой земле. Напротив дома, на другой стороне широкой, похожей на площадь, улицы находилась небольшая церквушка, неподалеку от нее – кузня и чуть в стороне "еетхейз" – трактир, сейчас закрытый от соблазнов приказом командующего. Сам штаб Христиана Девета был окружен невысоким частоколом, кое‑где поломанным. Перед большим кустом цветущих алых роз была оборудована пулеметная точка. Виднелся не зачехленный ствол "Максима", за ним двое полицейских. Второй пулемет находился по другую сторону дома. А третий торчал из чердачного окна. Несколько полицейских сидели на скамейке возле коновязи и, когда отряд подъехал ближе, они поднялись ему навстречу. Раздались приветствия, дружеские рукопожатия и объятия. Буры не стеснялись своих чувств. Из‑за штаба и еще откуда‑то через минуту‑другую набежало множество бойцов. Большинство из них были бородаты, носили потертую гражданскую одежду. И только патронташ, винтовки да нашивки на рукавах говорили о их воинской службе отечеству, которое было захвачено врагом, но его подданные не покорились захватчикам и не дают им покоя ни днем ни ночью. Шум сотен голосов заполнил площадь возле церкви и штаба. Люди пришли встречать вернувшийся с задания изрядно поредевший отряд и их спасителей, вовремя выехавших им на помощь. Их по дороге и встретил фельдкорнет Логаан и его друзья, конвоирующие в штаб генерала Уотса. Перепоручив его доставку Эйгеру Строкеру, Логаан вернулся к берегу реки вместе с отрядом подмоги. И, как известно, вовремя. Теперь все трансваальцы стояли рядом, снова встретившись, окружив тесным кольцом четырех французов, на которых собравшиеся оранжерийские буры, поглядывали не вполне дружелюбно. Особенно на Жана Грандье и Фанфана из‑за их английской формы. Многие принимали их за пленных и высказывались далеко нелицеприятно. Вспыльчивый молодой парижанин обижался и краснел, сжав кулаки. Да и самому Сорви‑голове было неприятно слышать оскорбления от тех, за кого он сражался и проливал кровь. Логаан и его компания, как могли сдерживали порывы своих сподвижников, но немногие верили их разъяснениям, хотя обидные слова в адрес незнакомцев стали слышаться все реже. И вдруг шум совсем утих. Лица бойцов повернулись в сторону штаба. На крыльце появилась небольшая группа, по виду явных командиров. Впереди всех стоял худощавый человек с длинной редкой бородой и умными проницательными глазами. На нем был надет полувоенный френч, подпоясанный широким кожаным ремнем с кобурой на боку. На левом рукаве проглядывался шеврон с полосатым флагом Оранжевой республики и большой золотой звездой над ним. Бойцы хорошо знали своего командующего генерала Христиана Девета. Сорви‑голова, Фанфан, а тем более Поль Редон и Леон Фортен видели его впервые. Девет поднял вверх правую руку, окончательно привлекая к себе внимание. Над площадью воцарилась мертвая тишина. Из толпы вперед вышел командант Поуперс. Правая рука его висела на перевязи. Он отдал честь левой. И негромким голосом доложил командующему все обстоятельства операции, потом, подойдя поближе, уже совсем тихо сказал несколько фраз, оглянувшись при этом на стоящих неподалеку в окружении трансваальцев молодых французов. Девет тоже посмотрел туда и чуть заметно улыбнулся, кивнув головой Поуперсу.

– О нас говорят, – догадался Фанфан.

– Это радует, – отозвался Сорви‑голова.

Девет сделал шаг вперед и тихим голосом, немного картавя, произнес:

– Помолимся за упокой души наших славных воинов, павших смертью храбрых в сегодняшней битве с захватчиками.

Из группы трансваальцев вышел пастор Вейзен. Он достал из кармана небольшое Евангелие в черном кожаном переплете, нашел нужное место и голосом, полным торжественной печали, стал читать псалом. Буры, склонив обнаженные головы, шепотом повторяли слова царя Давида, обращенные к Богу – воителю и заступнику с призывами о спасении и утешении усопших и укреплении духа живых в борьбе за правое дело. Летнее огненное солнце садилось за степной горизонт плавно и быстро и, как всегда в тропических краях, на молящихся накатились скорые сумерки. Ни Сорви‑голова, ни Фанфан, ни Поль с Леоном не считали себя верующими. Они мыслили категориями науки и прогресса, отодвигая на задворки сознания мысли о существовании и незримом присутствии какой‑либо Духовной Сущности, влияющей на жизнь всей Вселенной и отдельных людей. Бог был для них мифологической категорией, никак не связанной с реальной, и, подчас, страшной действительностью, царящей на Земле. Но побывав больше года среди буров, беззаветно верующих в своей массе, в Божье провидение, Жан Грандье уже не так иронично и скептически относился к их почти фанатической религиозности. Вера укрепляла их в труднейшие времена испытаний, выпавших на долю маленького народа, окруженного враждебными племенами и гонимого алчными завоевателями. Буры считали себя избранным народом, подобно библейским иудеям, стремящимся к "земле обетованной". "Великий трек" из Капской колонии на север казался похожим на Исход из Египта. "Земля обетованная" отыскалась. Наладилась новая, трудная, но свободная жизнь. Но их не захотели оставить в покое. До них и здесь добрались хищные лапы гонителей. И буры все как один встали на защиту своей земли. Они считали эту войну очередным испытанием божьим и терпели муки и лишения со стойкостью и мужеством первых христиан. Молитва между тем была закончена. Пастор Вейзен возвратился в круг своих земляков. Буры надели на головы шляпы. Христиан Девет обратился к ним с короткой речью:

– Африкандеры! Сегодня в жестоком бою мы потеряли много своих товарищей. Это невосполнимая потеря. Гибнут наши лучшие бойцы. И пусть захватчиков убито гораздо больше, эта победа не доставляет мне радости. Она куплена ценой жизней граждан нашего Свободного Оранжевого государства. Единственное, что утешает меня, – гибель их не напрасна. Их кровь слилась с кровью борцов за нашу свободу, погибших за эти полтора года войны. Священной войны за независимость. Я верю, что мы отстоим свое право и изгоним захватчиков с родной земли. Свобода или смерть!