— Только и всего?

— Нет. Но теперь ты не забегай вперед. Так вот сегодня утром я снова зашла к Кларе. Ее мать, фрау Нейман, встретила меня вся в слезах: дочь и в эту ночь не вернулась домой, не подала никакой весточки. Предположение о том, что она задержалась у тетки, тоже отпало — выяснилось, что та давно — месяца два — не видела племянницу. Бедняжка фрау Нейман была в таком состоянии, что я не решилась оставить ее без присмотра. Пришлось зайти на телеграф и срочно вызвать сестру, ту, на которую, обманывая мать, всегда ссылалась Клара. Как видишь, прояснилось очень немного. Точно мы знали только одно: у тетки Клара не появлялась, и это делало ее исчезновение еще более загадочным.

— И тогда вы позвонили в полицию?

— Не сразу. Герр Себастьян считал, что заявление о розыске должна подать фрау Нейман. Он обещал зайти к ней в обеденный перерыв и помочь составить заявление. И не закажи мисс Мэри кофе с молоком…

— Я вижу, на сцене появляется еще один загадочный персонаж.

— Ничего подобного. Речь идет не о самой мисс Мэри, а о ее вкусах. Мужчины обычно заказывают черный кофе, и мы заранее не разводим сухое молоко. Вот почему мне пришлось действовать быстро. Забежав в кладовку, где у нас хранятся продукты, я схватила с полки банку молока, но так как очень спешила, то задела еще одну, стоявшую в заднем ряду, и она удивительно легко сдвинулась с места, словно была почти пустая. Тогда я поставила полную банку обратно и взяла ту, думая, что мы уже пользовались ею и просто нечаянно задвинули во второй ряд. Вооружилась я ложкой, придвинула кипяток, сняла крышку и… чуть не упала: в банке под слоем сухого молока лежало что-то плотно завернутое в целлофан. Я позвала фрау Кениг, она — твоего отца, все мы столпились у стола, не зная, на что решиться. Хотелось узнать, что в свертке, но страшно было к нему прикоснуться, словно там лежала мина замедленного действия. «Это наркотики, — уверенно сказала фрау Кениг, — почему-то Петерсон боялся держать товар у себя, вот и уговорил Клару спрятать его тут. Чтобы можно было проникать к тайнику, он уговорил девушку снять слепки с ключей от черного хода. Вот она и приходила затем, чтобы взять спрятанное. А Петерсон ждал ее внизу. Неудача привела его в бешенство. Страшно даже подумать, что может случиться с бедняжкой. Герр Себастьян, немедленно звоните в полицию, надо предотвратить самое худшее…» Эрнст, как ты думаешь, что с Кларой? Неужели он мог ее…

— Чепуха! Если сверток принадлежал ему, а в нем были кокаин или героин, так ведь это же целый капитал. Он не стал бы им рисковать. Получить обратно спрятанное Петерсон мог только с помощью Клары.

— Почему же тогда она не пришла?

— Гм… Не все складывается так, как хочешь, как планировал. Иногда возникают мелкие непредвиденные, но мешающие препятствия. Как у нас с тобой. Мы уже миновали не менее двух ресторанов, трех кафе и до сих пор не поужинали. Самое обидное, что виновники — малосимпатичная Клара и совсем несимпатичный Петерсон. Они не стоят того, чтобы мы с тобой подыхали от голода, и поэтому… видишь вон ту яркую рекламу? Она зовет нас зайти, обещает за умеренную плату комфорт, вкусные блюда высокого качества и, как их неизменное сопровождение, старинные и новые мелодии. Таким образом, мы сможем даже потанцевать.

Это был ресторан, где стремление к буржуазной благопристойности робко совмещалось с требованиями современности: много удовольствий для солидных клиентов и мало для молодежи, жадной до экстравагантных развлечений. Поэтому посетителей даже в вечернее время здесь было немного. Эрнст и Рут сразу нашли свободный столик, уютно расположенный в дальнем уголке.

— Заказывай ты, я не разбираюсь во всех этих названиях. Только, бога ради, обращай внимание на цены, — скороговоркой прошептала Рут, увидев, что к ним направляется официант. И громко добавила, когда он приблизился: — Я совсем не голодна, милый! Закажи мне что-нибудь легкое.

— Аппетит приходит во время еды… Ведь так, герр обер?

— Безусловно. Осмелюсь добавить еще одно изречение: хорошей еды. А кухня у нас неплохая, так же как и карта вин. Надеюсь, фрейлейн поужинает с удовольствием.

Получив заказ, кельнер вежливо поклонился и отошел. Эрнст и Рут переглянулись и тихо рассмеялись. Им было хорошо, уютно в тепле, в обстановке для них необычной и потому праздничной.

— Знаешь, от меня вдруг отодвинулись все заботы, — призналась Рут. — Теперь я и сама готова поверить, что с Кларой ничего плохого не случилось. Да и как поверишь в беду, если вокруг так хорошо, если я рядом с тобой и, куда ни глянь, журчат живые, приятные разговоры, а музыка доносится словно издалека, не мешая слушать и говорить. То, о чем я рассказывала тебе на улице, кажется призрачным сновидением: поддельные ключи, банка с таинственным свертком, полиция… Брр, как все противно.

— Рад, что ты немного успокоилась. И, чтобы больше не возвращаться к этой теме, скажи только одно: как повела себя полиция и что было в свертке.

— Героин. Твой отец сделал анализ. На дне банки нашли еще маленький сверточек с различными женскими украшениями: нитка жемчуга, кольца, браслет, золотые часы, кулон с каким-то драгоценным камнем, переливающимся то розовым, то сиреневым. Когда меня допрашивали, то все время интересовались, не видела ли я этих украшений на Кларе, не хвасталась ли она ими… Расспрашивали еще о ее отношениях с Петерсоном. Рассказала, что знала, но знала-то я очень мало. Мы же с ней никогда не дружили. Вот и все. Я поставила свою подпись под протоколом, и мне разрешили уйти.

— А о чем расспрашивали фрау Кениг и отца?

— Не знаю. Нас всех допрашивали поодиночке. А расспросить не было времени: я знала, что ты ждешь меня и наверняка нервничаешь. Поэтому сразу убежала. И хорошо сделала, ведь мы бы сейчас не сидели вместе, если бы не твой приятель, которого ты случайно встретил.

— Никакого приятеля не было, — буркнул Эрнст.

— Зачем же ты его выдумал? — с наивным удивлением спросила Рут и тотчас же опустила ресницы, стараясь скрыть лукавые смешинки в глазах.

— Потому, что демон гордости нашептывал мне, что девушка не должна знать, как много она для тебя значит.

— Эрнст, а кто сейчас нашептывает тебе эти слова?

— Ты сама. Твои глаза, твоя улыбка, перед которыми мне не хочется таиться и лукавить.

— А если я признаюсь, что тоже слукавила?

— Мне будет больно.

— И все же я должна сказать: я совсем, совсем не поверила в существование твоего приятеля.

— Почему же ты промолчала?

— Потому, что фея шепнула мне, что надо быть очень осторожной, если речь идет о мужской гордости.

— Давай никогда не прислушиваться к чужим голосам и говорить друг другу только правду.

— И ничего не скрывать друг от друга. Ведь в недоговоренности тоже таится ложь. Она накапливается, накапливается до тех пор, пока не вырастет в одну большую неправду. И тогда обесценивает все.

— Ты очень хорошая, Рут.

— Ошибаешься, у меня много недостатков.

— У меня тоже. Но мы должны воспринимать друг друга такими, какие мы есть.

— Вот уж нет! Каждый из нас должен стать лучше. Во имя другого.

Кельнер поставил на столик бутылку вина, закуску и хотел спросить, как скоро подавать горячее. Но, взглянув на молодых людей, понял по их лицам, что им не до него, и тихонько отошел.

Эрнст и Рут действительно ничего не замечали, увлеченные разговором, который был наполнен для них глубочайшим смыслом. Ибо каждое произнесенное слово, дополненное взглядом, неожиданным прикосновением руки, утрачивало обыденность, сверкало новыми гранями, вбирая в себя свет того прекрасного будущего, которое все отчетливее вырисовывалось перед ними.

А Мария тем временем была занята сугубо будничным делом: она готовила ужин для двух полицейских, оставленных в аптеке на ночь.

— Увидите, он обязательно придет, чтобы забрать припрятанное, — убеждал Марию старший по чину. — Каждая крупица этого порошка исчисляется золотом. Не сможет он бросить такое богатство. Жадность победит инстинкт самосохранения, уверяю вас.