Я не решалась расспрашивать о дальнейшей судьбе девушки. Острое чувство зависти к Варе и ко всем другим женщинам и девушкам, которые вместе с мужчинами боролись за победу, в который раз пронзила меня. «Ты почему загрустила? — тихо позвала меня Варя. — Опять по-глупому коришь себя? Мало натерпелась?» Был у нее какой-то особый талант чувствовать, что происходит с другими. Я резко ответила: «Ну, натерпелась, а что проку? Мои страдания были лишь моими страданиями. Я завидую всем: тебе, этой неизвестной Нине, какая бы судьба ее не ждала, потому что смерть может только возвеличить, а не отнять то, что человек сделал». Так наш разговор снова вернулся к Нине, так я узнала историю ее любви, безгранично преданную с ее стороны и мелко эгоистичную со стороны того, кого она ставила над всеми, боготворила, кто должен был стать отцом ее ребенка.

Варя не назвала ни имени, ни фамилии Нининого избранника, но тяжелое предчувствие сжало мне сердце. Почему-то вспомнилась комната в мэрии, сестричка, которая расплакалась, увидев мою ногу, раздраженный окрик Бориса, вскинутые глаза, во взгляде которых меня что-то поразило. Теперь я знала, эта была беззащитность обиженного ребенка перед непонятной грубостью близкого ей человека. «Чушь! — остановила я себя, — Опомнись! На свете тысячи Нин и тысячи капитанов…» Меня саму удивило, как естественно-спокойно сорвались с моих губ слова: «А тебе не кажется, что, огорчаясь за подругу, ты несправедливо могла отнестись к этому, как его?» Варя не ответила на вопрос, ее заинтересовала лишь суть сказанного мною. Неуклюжая попытка узнать имя капитана не удалась. Помолчав минуту, словно восстанавливая в памяти известные уже факты, она отрицательно покачала головой: «Нет, все равно он должен был вести себя иначе. Я допускаю, он искренне верил, что жена его погибла, и неожиданная встреча с ней внесла сумятицу в его душу, делаю скидку даже на нервное возбуждение, но то, что он во всем попытался обвинить Нину… «Я полагался на тебя. Ты — медичка и могла все предусмотреть. Почему ты до сих пор молчала, почему не приняла мер? Надеялась привязать меня к своей юбке? Не выйдет!» И ни единого слова утешения, даже в глаза не решился поглядеть. При этом учти — Нина ни о чем не просила, она понимала, что им надо расстаться.»

Какая-то неведомая сила заставляла меня защищать капитана: «Ты ведь не присутствовала при их разговоре и не знаешь, как все было в действительности», — настаивала я. «Я знаю Нину и знаю капитана Корейшу, — отрубила Варя, — да и то, как повела себя Нина, говорит в ее пользу, а не в его. Она ничего не ответила на это обвинение, просто повернулась и ушла. А вскоре добилась, чтобы ее отчислили из части, и куда-то уехала. «В никуда», — как писала она мне с дороги.»

Варя что-то еще рассказывала о единственном полученном ею письме, но до моего слуха долетали лишь отдельные разрозненные слова, не связанные в фразы и поэтому лишенные смысла. «Капитан Корейша, мой муж! Комбат Корейша, Борис Гордеевич!» — стонало все во мне, как стонет ветер в трубках огромного органа, прорываясь сквозь скрытые в середине отверстия и клапаны. Только звуки эти не вырывались наружу, а гасли во мне, оставляя по себе лишь тину и обломки моего разбитого дома. Да еще тупую боль, ни на минуту не стихавшую. Не думай, что меня мучила ревность. Я бы простила ему случайную измену, от всего сердца поблагодарила бы женщину, принесшую ему кратковременное забвенье, согревшую своим теплом. Но здесь речь шла не об измене, а о черном предательстве, и предал он не меня, а своего боевого друга, бросил его на произвол судьбы, когда тот попал в беду…

Через несколько дней я написала Борису письмо, рассказала обо всем, что узнала, посоветовала найти Нину, объяснила, что у меня не может быть детей, а в нем рано или поздно проснутся отцовские чувства, ибо инстинкт продолжения рода — самый сильный из инстинктов, потому что стоит он на страже самой жизни… Прости, Фред, в моем рассказе много лишнего, но с тобой мне легче было пройти этот предпоследний этап дороги, который привел меня назад в Германию, чтобы заплатить свой долг Родине… Тебя интересует еще что-нибудь?

— Только одно: адрес, по которому ты писала Борису. Имея его, будет легче восстановить его нынешние координаты.

— Зачем?

— Очень просто. Надо, чтобы его немедленно отозвали из Германии.

— Номер полевой почты запомнить легко, 32414. Фамилия — Корейша, имя, отчество — Борис Гордеевич.

— Не позднее, чем завтра, сообщу Горенко, а тебя попрошу теперь вести себя особенно осторожно. Номер машины дает право думать, что он имеет какое-то отношение к комиссии по репатриации, значит, в западной части Берлина бывает часто.

— Никак не ожидала такого осложнения. Только почувствовала настоящее облегчение, убедилась, что прошлое больше не тяготеет надо мной… Теперь же…

— Теперь тоже ничего не произошло и, надеюсь, не произойдет. Напомнил я об осторожности только для предостережения. И давай больше об этом не говорить, лучше угости меня чашечкой крепкого чая. Впереди у меня скучнейший вечер в препротивной компании.

— Тогда я приготовлю тонизирующий номер один. — Мария опустила в воду электрокипятильник, достала из шкафа железную банку с заваркой. — Тут смешано несколько сортов, пропорция — секрет фирмы, то есть мой. Не улыбайся скептически: один друг отца долго работал в Японии, много рассказывал о прославленной чайной церемонии. Вот я и стала экспериментировать, научилась пить чай маленькими глоточками без сахару, чтобы как можно полнее почувствовать чудеснейшую гамму этого царя напитков. Понюхай, какой тонкий аромат. — Сняв крышку, Мария протянула баночку Григорию, но рука ее вдруг застыла на полдороге. — Кто это? — шепотом спросила молодая женщина. — Ты запер внизу дверь?

Григорий утвердительно кивнул головой и, быстро поднявшись, вплотную подошел к черному ходу. Да, сомнений не было, по лестнице кто-то поднимался. Вот скрипнули шестая и седьмая ступеньки. Походка легкая, скорее женская, а если мужская, то очень осторожная. Скрип не повторился, значит, следом никто не идет. Итак, идет один или одна. Десятая ступенька тоже со скрипом. Так и есть, скрипнула. Скорее, идет женщина, но очень уж неуверенно. Григорий поднял палец и успокаивающе положил руку на крючок.

— Быстрее вниз, — поспешно прошептала Мария, — окно провизорской у выхода во двор, напротив фонаря…

— А ты не боишься?

Мария приложила палец к губам, на цыпочках подошла к двери и снова молча показала глазами на внутреннюю лестницу. Она вела в аптеку. Выходя из комнаты, Григорий слышал, как кто-то старался вставить ключ в замок, потом до него донесся сонный голос Марии:

— Госпожа или мадемуазель, вы ошиблись! Вход в сорок девятую рядом. Следующий раз будьте повнимательней… Подняли меня с постели, чуть не ворвались в чужую квартиру… В конце концов это…

Дальше слова заглушили его собственные поспешные шаги.

Из провизорской и впрямь хорошо был бы виден двор, если бы не запотевшие окна, забранные решеткой. Выбрав самую удобную позицию, Григорий протер платком мутное стекло и впился глазами в причудливое, колеблющееся пятно у ворот, размытые края которого поглощала полутьма. От напряжения на глаза набежали слезы, но он не решился стряхнуть их. Поэтому два силуэта, вынырнувшие из-под арки, показались расплывчатыми. К счастью, эти двое остановились, очевидно, пререкаясь. Высокий человек в американской военной форме дергал свою спутницу за плечо, она же, вцепившись в его рукав, старалась утянуть его за собой. Но силы были явно неравны. Вырвав из рук девушки какой-то сверток, военный резко повернулся в сторону, противоположную той, в какую его тянули и, не оглядываясь, ушел. С минуту постояв, девушка тоже сорвалась с места. Сначала она сделала несколько мелких, быстрых шажков, потом побежала. Из темноты донесся приглушенный крик — наверно, она звала своего спутника.

Поднявшись, Григорий рассказал о сцене, свидетелем которой стал. Любопытство сменилось на лице Марии удивлением, потом все возрастающей растерянностью.