Спустившись в ущелье, в лагерь, приказал прекратить громкие разговоры, перенести костры от реки под гору в укрытое место, проверил часовых. Лишь после этого наскоро закусил и лег рядом с Шембергом, закутавшись в медвежью доху. Решил не спать до рассвета. Глядел на темный, загадочный силуэт Чудь‑горы. Каменная ее громада вдруг заколыхалась, подпрыгнула к ярким звездам, затем начала медленно опускаться, а вместе с нею и ротмистр опустился в бездонные глубины сна.

Вскоре заснул весь лагерь. Не спали только часовые да дневальный у костра. Но они не видели, как двое всадников‑башкир стороною, по тайге, объехали лагерь, выбрались снова на Уршакбашеву тропу и погнали своих мохноногих низкорослых коней в сторону Акташа, туда, куда на рассвете должен был двинуться караван.

ВСТРЕЧА

Сквозь теплую дремотную лень ротмистр уловил чьи‑то негромкие, но тревожные голоса. А когда выпростал голову из теплого меха, услышал: говорили Петька и вахмистр.

– Бывает, что дым за сотни верст ветром наносит, – успокаивал вахмистра Толоконников. – Может, пал стороной идет, может, по другому берегу, за рекой. Нам от этого какая печаль?

– Может, и стороной. Может, и за рекой, – согласился вахмистр, – а все же я их благородие взбужу. Дыму без огня не бывает. Доложить надо.

– В чем дело, вахмистр? – спросил ротмистр, быстро сбросив доху, и почувствовал, как в ноздри его ударил едкий и горький запах. От него першило в горле, горечью наполняло рот.

Над ущельем, над лагерем удушливым туманом плавал молочный дым. Крепко пахло горящей хвоей.

– Ваше благородие, дымом в нашу сторону тянет, – сказал вахмистр. – Где‑то лес горит, пал идет.

Ротмистр поднял голову к побледневшему предрассветному небу, посмотрел внимательно на облака. Они плыли с севера на юг, в направлении, обратном движению каравана.

– Ветер нам встречный, – встревожился вахмистр. – Пал по ветру идет. Ежели лес по нашему берегу горит, нам дальше пути нет. Придется обратно возвращаться.

– Бери коня! Поедем, разведаем, – приказал ротмистр Петьке. – А ты, вахмистр, за меня останешься.

Ротмистр и Толоконников выбрались из ущелья и поехали медленно по Уршакбашевой тропе.

– Отчего в тайге пожары бывают? – спросил ротмистр. – Я ведь ваши горы и леса плохо знаю. У нас, около крепости, степь голая.

– От разного бывают, – ответил Петька. – Иной раз от оплошки от людской. На полях или покосах жгут сучья и вершинник, глядишь, и в тайгу огонь запустят. Костры тоже многие разводят: пастухи, косари, ягодницы, вообще прохожий и проезжий люд. Уйдут с привала, огонь не зальют, не засыплют, не затопчут, опять тайга полыхает. Чего больше – охотник бумажным или паклевым пыжом выстрелит, ан ветошь[18] и загорелась. Чуть ветерок – и на деревья перешло. Всяко бывает! У нас тайга каждый год горит.

– Полей и покосов здесь поблизости нет, – проворчал ротмистр, – пастухам и ягодницам не время, охотники в такую даль не забредут. Значит, выходит, подожгли с умыслом. Но кто, для какой надобности? Стой‑ка, слушай!

Они натянули поводья и, остановив коней, прислушались. Какой‑то неясный шум, похожий на невнятный шорох дождя, наползал с севера. Но его заглушили тревожные, панические крики кедровок, торопливо перелетавших с дерева на дерево, от чего‑то спасавшихся. Ротмистр внимательно посмотрел вслед птицам, покачал головой.

– А для людей таежный пожар опасен? – спросил он, трогая коня.

– Это смотря какой пожар. Таежный пал, он разный бывает. Когда к примеру, напольный, низовой пожар происходит, так тот беглым огнем палит. Только хвою, листья, сухой мох или ветошь подчищает. От такого пала где‑нибудь в сырой низине, в мочажине отсидеться можно. А ежели он в верхний полог перешел, тогда беда! Тогда он начнет пластать каждую деревину от корней до макушки. Такой пал верховым или опальным зовется. От него и тайге, и человеку сущая гибель! От такого пожара во всю конскую прыть спасаться надо. А еще подземный пожар бывает, торфяной. После такого пожара по тайге с опаской ходи. В ином месте торф внутри выгорит, а сверху незаметно. Истинная западня получается! Ступишь на такое проклятое место и провалишься в горячую золу, а то и в горящий торф. Заживо спекешься!.. Гляди‑ка, ваше благородие, что с птицей‑то приключилось! – неожиданно оборвал свой рассказ Толоконников.

Мимо всадников пролетел ястреб. Он летел очень низко, отчаянно крича, пытался подняться выше и не мог, снова падал на землю.

– У него крылья обожжены, – сказал хмуро ротмистр. – Пожар где‑то близко. Шевелись, погоняй!

Они помчались по тропке во всю прыть, рискуя поломать коням ноги и свернуть себе шею. На галопе перемахнули через ручей, проскочили болото и начали подниматься в гору. Ротмистров жеребец первым взлетел на вершину и вдруг, дико фыркнув, уперся передними ногами, задрожал. Знойно ударил навстречу сухой жар. Он налетел упругой волной, опаляя лицо. В воздухе кружили, будто черные галки, обгоревшие листья, мелкие, дымившиеся веточки, крупные хлопья пепла и сажи, прилетевшие сюда из самого пекла таежного пожара, может быть, за несколько верст. Ротмистр посмотрел на вершины замерших в страшном ожидании сосен и заорал:

– Нет нам вперед дороги! Назад!

Они скатились стремглав с горы и отдышались только в низине, в пади, обвеянной свежим болотным ветерком. Затем погнали коней обратно, к лагерю.

Здесь уже догадывались о надвигающемся лесном пожаре. Ущелье было полно дыма, так что трудно было дышать. Кони беспокойно храпели, бились, рвались с привязей. Шемберг, бледный от страха, с трясущимися губами, спросил безнадежно ротмистра:

– Ну? Что видели?

– Тайга горит. Огонь на нас надвигается. Подозреваю – с умыслом подожжено.

– Кто же поджег?

– «Их» рук дело, – ответил вахмистр. – Перехватили, значит, нас.

Все долго молчали, подавленные, особенно остро почувствовав свое одиночество среди горных дебрей, свое бессилие перед надвигающейся неотвратимо огненной стихией.

– А на тот берег? Вброд через Белую? – с проблеском надежды крикнул Шемберг.

Вахмистр посмотрел презрительно на управителя и непочтительно ответил:

– Ты что, барин, ослеп? Чай видишь, она свирепая, как дьявол!

Плечистый фланговый гусар, которому нечего было терять, крикнул бесшабашно:

– А ведь наше дело, ребята, чистый табак! Ей‑богу!

– Что же делать? Неужели назад итти? К Хлопуше в лапы? – отчаянным плаксивым воплем вырвалось у Шемберга. И тогда закричал злобно ротмистр.

– Молчать! Разговоры прекратить! Сопли не распускать!

Последние слова относились явно к Шембергу, и он спрятался испуганно за спины гусар.

– Готовьте коней! – продолжал Повидла. – Поднимемся на вершину Чудь‑горы. На ней нет леса, и огонь до вершины не доберется. Там переждем, пока пожар пройдет мимо.

– Стой! Не торопись, барин, голову сломаешь! – раздался совсем рядом твердый, чуть глуховатый голос.

Ротмистр удивленно оглянулся.

За скалой, в нескольких шагах от эскадрона, зашуршали камни и на открытое место вышел одинокий человек. На нем был красный казацкий чекмень и высокая, казацкая же, волчья шапка. Лицо завешено сеткой из конского волоса. В руках у него было два пистолета.

– Хлопуша! – испуганно прошептал Петька Толоконников и нырнул в ближние кусты.

– Ты кто таков? – скорее удивленно, чем испуганно спросил ротмистр.

– Повыше тебя чином, – Хлопуша недобро улыбнулся. – Полковник я царев, Хлопуша.

Гусары переглянулись. Им было известно имя славного пугачевского полковника. По Уралу неслась уже слава о его подвигах.

– Не полковник ты, а вор и каторжник беглый! Забыл, как тебя плетьми драли? Как лоб каленым железом прижгли? Полковник с рваными ноздрями! – Ротмистр брезгливо дернул бровью. – И царь твой такая же каторжная сволочь! Висеть вам рядом, на одной виселице.

– У тебя, твое благородие, видать, супонь лопнула. Аж в оглобли лягаешь. А песня твоя стара, – спокойно, ничуть не сердясь, откликнулся Хлопуша. – Пора бы тебе поновей петь. И запоешь, запляшешь под нашу песню, вспомни мое слово... Ну, ин ладно!.. Давай о деле говорить. Ты, твое благородие, без толку не ершись. Вперед вам ходу нет. В Чебаркульскую крепость тебе, барин, не прорваться. Мои разведчики‑башкиры у вас на пути тайгу подожгли. Видишь, чай?