Уехал Бальмонт из Парижа в Бретань в середине июля 1921 года и вернулся оттуда 17 октября 1922 года. В Сен-Бревене он написал книгу стихов «Марево» и роман «Под новым серпом».

По литературным делам поэт не раз выезжал в Париж. Одна из первых поездок связана с празднованием столетия со дня рождения Ф. М. Достоевского. Д. С. Мережковский, занимавшийся организацией юбилея, пригласил Бальмонта выступить с речью. Отвечая ему, Бальмонт писал: «Конечно, я с наслаждением приеду в Париж на праздник Достоевского, которого считаю провидцем и не только величайшим писателем, но и величайшим человеком, звездной вехой не только целого народа, но и целой эпохи». Он принял участие в вечере памяти Достоевского 24 декабря 1921 года. Кроме Бальмонта речи произнесли Мережковский и французский писатель Андре Жид.

Речь Бальмонта под названием «О Достоевском» вошла в его книгу «Где мой дом». С Достоевским, по его мнению, люди приобщились «к небесной правде»: «Одно явление на свете Достоевского означает, что все прежние пути художественного приближения к правде душ опрокинуты и указана совершенно новая дорога».

Тринадцатого января 1922 года в Париже состоялся творческий вечер самого Бальмонта, на котором он выступил с лекцией и новыми стихами. А 17 апреля поэт прочел лекцию «Мысли гениев о любви». Объявление о ней сопровождалось таким пояснением: «Лекция проводит параллель между поэтически-философским мировоззрением Данте, Петрарки, Микельанджело, испанских мистиков и Шота Руставели, родственного духовно провансальским трубадурам, параллели между поэмой Руставели „Носящий барсову шкуру“ и бретонской поэмой „Тристан и Изольда“». После лекции поэт, как всегда, читал новые стихи.

Известно, что в Сен-Бревене у Бальмонта не раз гостил Сергей Прокофьев, живший по соседству, но в основном поэт жил уединенно, что отразилось в стихотворении «Забытый»:

Это стихотворение с мрачными, близкими к трагизму переживаниями, является своеобразным камертоном содержания его поэтического сборника «Марево», который вышел в конце 1922 года. В него вошли стихи, написанные в 1917 году, их основная тема — разрушение старой России, революция, а также стихотворения 1920 года, когда поэт видел родную страну в новых оковах, и 1921 года, когда он испытал среди «чужих» весь драматизм изгойного существования.

Широко известная мысль М. Цветаевой — «Ни одного крупного поэта современности, у которого после революции не дрогнул и не вырос голос, — нет» — в определенной степени относится и к эмигрантской лирике Бальмонта.

Название «Марево» вызывает близкие ассоциации с блоковскими строками «Что же маячишь ты, сонное марево? / Вольным играешься духом моим?» из стихотворения «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..», дальние — со славянским мифологическим словом «мара». «Мара — туман, тьма и мара — призрак», — читаем у А. Н. Афанасьева (в современном значении — наваждение, привидение). Лейтмотив бальмонтовской книги — «в мареве родимая земля» (стихотворение «Из ночи»). Этот же мотив звучал и в «Песнях смутного времени» Вяч. Иванова, судя по всему, знакомых Бальмонту.

«Марево», пожалуй, впервые заставило говорить о Бальмонте как поэте трагическом. Суровый в оценке личности и поэзии Бальмонта Иван Бунин, в «Литературных заметках» 1922 года с удивлением обнаруживший созвучность бальмонтовской книги своим «Окаянным дням», писал: «„Марево“ Бальмонта (много истинно чудесных вещей)».

Правда, Бальмонт хорошо понимал, что «гнев совсем не мой удел, / Сладкопевец я, создатель дум, не воин», однако и у него после Октября «дрогнул» и «вырос» голос:

Бальмонт, в 1905 году призывавший «бурю»-революцию и имевший основания считать себя «старым революционером», после 1917 года приходит к ясному выводу: «Никакая революция не дает ничего, кроме того, что было бы в свой час достигнуто и без нее. А проклятия, которые всегда приводит с собой и за собой каждая революция, неисчислимы» («Где мой дом»). Революция трагически осознается в «Мареве» как разгул сатанинских сил. «Злой сказкой» обернулись для него все мечты о свободе, в его душе неотступно, подобно маятнику часов, бьется страшная мысль:

Отсюда — явственный стилевой «сдвиг» в сторону обнаженной публицистичности, особенно ощутимый в первом разделе «Марева», написанном в Москве в 1917 году.

В том же 1922 году, когда в Париже появилось «Марево», в Москве, как уже говорилось, вышел сборник Бальмонта «Песня рабочего молота» с жизнеутверждающими мотивами раннего стихотворения «Кузнец». Пафос «Марева» откровенно противоположен ему:

Мотив «безумия» («святого безумия») родной страны по-разному осмыслялся в послеоктябрьской лирике З. Гиппиус, М. Волошина. В стихотворении «К безумной» Бальмонта сливаются воедино темы всеобщей «вины», «греха» и «мести»:

В свое время молодой поэт громко заявлял о своем антиурбанизме: «Я ненавижу гул гигантских городов» («Под северным небом»). В «Горящих зданиях» неприятие городской цивилизации принимало космический характер. В «Мареве» город предстает как «чужой» («В чужом городе»), как «призрак жизни и страстей» («Остывший город») — в противоположность родному:

«В Париже дымном» он обречен смотреть «на мир в окно чужое», и ему сопутствует в этом новый в его поэтическом мире иронически окрашенный персонаж — «попугай»:

«Солнечное» сердце поэта сожжено тоской, остался только лик «ущербной луны», и сердце поэта готово к встрече с Белой Невестой — смертью: