Выйдя на полотно асфальтовой дороги, Педро профессиональным водительским жестом (рука вверх и пощелкивание пальцами) останавливает мчащийся встречный грузовик. Его водитель резко тормозит и спрашивает:
— Ке ай, компаньеро?
Получив разъяснение, шофер без лишних разговоров вытаскивает резиновый шланг и переливает в бак нашей «коче» столько горючего, сколько нам, с некоторым запасом, надо для того, чтобы доехать до Валенсии.
Так, запросто, ликвидируется возникшая у нас нехватка горючего. С одной стороны, это лишнее свидетельство беззаботности моего испанского друга, а с другой стороны — я убеждаюсь в замечательном характере и обычаях испанцев, не оставляющих в беде ни при каких обстоятельствах своего собрата по профессии.
В нарядной и приветливой Валенсии размещались республиканское правительство со всеми его министерствами (в том числе и военным), а также иностранные посольства. Средиземноморский город-порт поразил меня своеобразной красотой, обилием субтропической зелени, разноцветьем, гуляющими по бульварам толпами изысканно одетых людей. Особенно было красиво на приморской набережной, откуда открывался чарующий вид на лазурное Средиземное море. Отсюда были видны белоснежные морские суда в валенсийском порту, издали напоминавшие белокрылых птиц, спустившихся на воду, В Валенсии все дышало спокойствием и прелестью земного бытия. Как это было непохоже на фронтовую обстановку в Мадриде!
Педро Аринеро, не спрашивая ни у кого дорогу, лихо развернулся у одного из перекрестков и привез меня на улицу Альборайя, где рядом с советским посольством в комфортабельном старинном особняке размещался главный советник по противовоздушной обороне республики Янис Августович Тыкин со своими помощниками, переводчиком и водителем легковой автомашины.
Мой друг Педро знал хорошо не только улицы и переулки Мадрида, где он ориентировался как рыба в воде, но и Валенсии, куда до войны часто возил губернатора Альбасетской провинции.
— Конец нашей дороги, здесь находится русское посольство, — произнес Педро Аринеро, останавливая автомашину и улыбаясь своими лучистыми озорными глазами.
В особняке Я. А. Тыкина я попал в объятия встретившего меня Юрия Гавриловича Богдашевского. Он возвратился с севера Испании и выглядел бледным, осунувшимся и крайне усталым. Из его рассказа я узнал о тяжелом положении на Северном фронте. Голодные, из-мотанные непрерывными тяжелыми боями с фашистами, отрезанные от остальных фронтов Испании, испытывавшие острый недостаток в оружии, боеприпасах и продовольствии, республиканские войска отстаивали каждую пядь своей земли, подвергаясь непрерывным ударам фашистов с земли и воздуха. Республиканцы держались до последней минуты, Фашистов поражала небывалая стойкость и непреклонная воля астурийцев. Враги кричали из своих окопов и траншей:
— Эй, вы, красные собаки, из чего вы сделаны — из железа, что ли? Сдавайтесь или подохнете, если не or наших пуль и снарядов, то от голода!
Несмотря на героизм, отчаянное сопротивление республиканцев, Северный фронт республики прекратил существование. За несколько часов до падения окруженного со всех сторон Хихона в его порту скопились сотни раненых и больных республиканцев, гибель которых от рук фашистов казалась неизбежной. Находчивость, практический ум и решительность Марии Фортус (бывшей переводчицы К. А. Мерецкова) приходят на помощь бойцам и командирам, оказавшимся в окружении. За большую взятку, обещанную капитану английского танкера, чинившего винт в порту Хихон, она договаривается о вывозе в трюмах разгрузившего нефть судна раненых республиканцев. Они переправляются морем во Францию, а оттуда по железной дороге — к границе Испанской республики. Среди раненых бойцов и командиров в окруженном Хихоне оказался и Юрий Гаврилович Богдашевский. Теперь он поправлялся, но следы пережитого еще оставались на всем его облике, на душевном состоянии.
— Представь себе, Мигель, такую картину, — рассказывал мне Юрий Гаврилович, — в трюмах танкера, освобожденных от нефти, мы задыхаемся от испарений, мучает жажда, не хватает пищи, воздуха, воды, медицинской помощи... B Бискайском заливе, отличающемся сильными штормами, мы болтаемся более суток. Затем прибываем на побережье Франции. Полиция этой страны не разрешает выгрузку измученных людей. Ведутся долгие, мучительные переговоры Марии Фортус с префектом полиции, и только после крупной взятки, предложенной ею, небольшими группами на товарных поездах мы добираемся, наконец, до испанской границы. Мария, кроме денежной суммы, имела также советский дипломатический паспорт, сыгравший свою роль при переговорах с местными французскими властями.
Закончив свой рассказ о трагедии испанского Севера и своих личных переживаниях, Юрий Гаврилович спросил меня, знаю ли я, по какому поводу вызван в Валенсию?
— Не знаю, но догадываюсь, — ответил я, — так что, Юра, лучше, если ты сам скажешь об этом, чтобы мне не ошибиться в своем предположении.
— Так вот, Мигель, наше посольство готовит к отъезду на Родину первую группу советских добровольцев, прибывших в Испанию в октябре прошлого года. В списках этой группы числишься и ты, — сказал мне Юрий Гаврилович Богдашевский. — Вопрос об отъезде наших соотечественников пока держится в секрете, и я об этом сообщаю тебе неофициально. Ну, а теперь иди к Тыкину, он только что возвратился из военного министерства и примет тебя сразу же, как только я ему доложу о твоем прибытии.
Янис Августович Тыкин принял нас по традиции гостеприимно. Ему крайне нужна была подробная информация о боевых действиях зенитной артиллерии, о работе инструкторов, о подготовке национальных (испанских) кадров республиканских зенитчиков. Для отчетного доклада (о роскошь!) отпущено трое суток. На это время мы с Педро были удобно размещены в тихом особняке, словно в новом для себя мире.
Подготовив отчетный доклад и получив от имени военного министра Испанской республики памятный подарок (золотые часы «Oмeгa»), я был направлен Янисом Августовичем Тыкиным в распоряжение советского посольства, где к большой своей радости повидал давних друзей — Якова Извекова, Михаила Алексеева и Николая Герасимова, танкистов Дмитрия Погодина, с которыми впервые познакомился в боях на Хараме. Приятно было встретиться с летчиком бомбардировочной авиации Николаем Остряковым, которого знал еще по Альбасете.
Дружеские восклицания:
— Омбре, коньо, ке ай! — перекрестные восклицания, вопросы друг к другу.
— А где же Коля Гурьев, Саша Родимцев, Ваня Татаринов?
Выясняется, что Николай Гурьев лежит после тяжелой контузии в госпитале, Александр Родимцев и Иван Татаринов на днях уехали на Родину — через Францию, а оттуда самолетом в Москву. Радостное возбуждение уступает место рассказам о том, кто и где воевал.
Яков Извеков явно нервничает, рассказывая о положении на Восточном фронте. Еще раз подтвердилось, что среди анархистов царили слабая дисциплина, неорганизованность.
— Трудно было с этими толстолобыми,— ругался Извеков, — не всегда удавалось нам скоординировать действия немногочисленной республиканской артиллерии, Стоило, например, чертовски больших усилий, чтобы убедить анархистов сосредоточить огонь по главным целям в расположении противника.
— Нас учили вести артиллерийский огонь не по целям, а по площадям, — отвечали анархиствующие испанцы.
Часто они не выполняли команд, продолжая «долбить» квадраты. Внезапно прекращали огонь по выгодным целям в период свято соблюдаемого испанцами обеденного времени (сиесты). Здесь уж никакая сила не могла их заставить отложить злосчастный обед.
Извеков рассказал об обстоятельствах гибели под Хаэном замечательного артиллериста добровольца Дмитриевa.
— Ехали мы с полковником в одной машине, — вспоминал Извеков, — направляясь с одного участка фронта на другой, где были более необходимы. В десяти километрах от Хаэна были остановлены вооруженной группой анархистов, слонявшихся в тылу фронта. «Выходите из машины, мы реквизируем ее», — заявил старший, вынимая для большей убедительности пистолет из кобуры. Мы вышли на дорогу, поясняя куда и зачем едем, показываем документы. «Документов нам не надо, а «коче» мы у вас забираем», — сказал старший группы анархистов. Пока происходил этот злополучный инцидент, мы топтались вокруг своей автомашины, окруженные анархистами. Группу людей на дороге заметил фашистский летчик, сбросивший с высоты 100-150 метров бомбу малого калибра. Она взорвалась так, что никто, кроме полковника Дмитриева, не пострадал — все упали, прижавшись к земле. Оставшийся стоять во весь свои богатырский рост, полковник был поражен осколками бомбы в живот и сердце, Не приходя в сознание, истекая кровью, он через несколько минут скончался.