Барон, исчезнувший куда-то примерно за полчаса до назначенного времени, появился в последний момент. Он вышел к гостям в безукоризненно-чёрной фрачной паре;  под фраком белела сорочка с  туго накрахмаленной манишкой,. Загнутые уголки стоячего воротника украшали скромные запонки, на шее барона был повязан белый пикейный *галстух-бабочка.

##* пикейный - сделанный из плотной хлопчатобумажной ткани с рельефным узором.

Увидев это великолепие, Олег Иванович и доктор переглянулись: Семёнов - иронически-непонимающе, а Колесников - торжественно-серьёзно. Он уже знал о задумке барона и полностью её поддерживал. Ромка с удивлением рассматривал Корфа, а Яша, утонув в глубоком  кресле, старался сделаться как можно незаметнее - обстановка выбивала его из колеи.

Гости в полном молчании распределились по креслам; Олег Иванович и доктор с удивлением отметил карточки с именами гостей, стоящие на маленьких столиках. Столики эти, украшенные парой бокалов, пока пустых, стояли перед каждым из кресел, и Каретников нахмурился, увидев, что перед крайне правым нет ни столика ни таблички. Он понял, для кого предназначалось это кресло, и ему это не понравилось - Никонов, хоть и тяжело раненый, был все-таки жив, а пустое кресло слишком уж напоминало  принятый совсем в другом времени стакан, накрытый  ломтиком чёрного хлеба.

Последним в своём кресле устроился сам барон; неслышно ступая, за его спиной возник Порфирьич. Денщик поставил на столик перед бароном небольшой медный гонг с изящным молоточком на длинной костяной ручке - и исчез, растворившись полумраке.

Выдержав приличествующую случаю паузу барон легонько стукнул молоточком по бронзовому диску - зал наполнил бархатный, гулкий звон. Услышав его, Каретников вдруг обнаружил, что они как-то и не заметили, как подкрался вечер:  ни свечей, ни газовых рожков никто зажечь не озаботился, и теперь зал освещался только пламенем камина.

- Итак, друзья мои, - голос барона казалось, был столь же бархатным и значительным, как только что растаявший звук гонга, - не сочтите меня слишком дерзким за о, что я взял на себя смелость собрать вас здесь. Все мы - серьезные, уверенные в себе мужчины (Яша криво улыбнулся, утопая в своем кресле, но не посмел даже шевельнуться), и все мы, в силу разного рода обстоятельств оказались причастны к некоей тайне. А посему - полагаю уместным каким-то образом определить наши с вами отношения и обговорить, что мы собираемся делать дальше. Поскольку, согласитесь, причастность к такого рода тайне накладывает на каждого из нас немалую ответственность…

Слушая барона, Олег Иванович изо всех сил пытался сохранить в себе остатки той иронии, с которой он поначалу воспринял весь этот «масонский» антураж - и отрешённо понимал, что эта попытка безнадёжно проваливается.

«Вот что значит - кровь, - отрешенно думал он. - Сделай то же самое  я, что Макар - это выглядело бы пафосной клоунадой, неумной театральшиной, и не более того. А вот у барона получается так же естественно, как дыхание. Наверное, необходимы все эти десятки поколений предков с их замками, рыцарскими гербами, - Корф ведь, кажется, из Курляндии? *- чтобы то, что мы стыдливо именуем пафосом превращается в аристократизм, причем не показной, а вот такой, не вызывающий сомнений даже у таких прожженных насмешников, как мы с Каретниковым...»

##* Курля м ндская губе м рния  - одна из трёх прибалтийских губерний Российской империи. Ныне - территория Латвии.

«А Олегыч-то поплыл… - думал Каретников, слушая Корфа.  -Сморит, не отрываясь, на барона,ка студент на любимого профессора…

Это, пожалуй, плохо - вроде бы, взрослый, серьёзный мужик, порой даже жесткий - а поди ж ты! Значит, недостаточно жёсткий; да и поплыл он не сейчас, а много раньше - когда осознал, что "хруст французской булки" доступен теперь  в любом количестве и, что немаловажно,  без особых усилий. Требуется лишь войти в портал  - и на тебе:  все преимущества расслабленной, удобной (всего,в  смысле "роскоши человеческого общения") жизнь конца 19-го века. Но без сопутствующих неудобств вроде туберкулёза, и антисанитарии. А что? До ближайшей революции еще лет двадцать; с учётом его возраста - можно вообще и не брать в голову. Это ведь тоже не следует сбрасывать со счетов - двадцать лет заведомо мирной, увлекательной жизни, в которой ты чувствуешь себя эдаким то ли графом Монте-Кристо, то ли доктором Фаустом. И ведь жизнь-то -  и как раз такой, о которой всё своё сознательное существование мечтал. Именно существование - потому что, чем еще можно назвать  безобразия тех же 90-х после такого вот викторианского путешествия? Страшный сон, жуть, морок. А всего-то и надо - ничего не трогать, оставить все, как есть. Соблазн, что и говорить….»

Каретников так и не успел толком поговорить с  другом - час назад ему позвонил взмыленный Яша и отрапортовал, что все в порядке, Семёновых они встретили; да, еще Корф затеял какое-то совещание и просить срочно прибыть. Каретников зашёл в ординаторскую, потом навестил Ольгу, вторые сутки не отходящую от Никонова, и направился вниз, на парковку возле главного корпуса больницы.

-« Ведь Олегыч  так и не стал заезжать домой - ну, то есть в наше с ним время, - подумалось доктору. - Тоже, между прочим, сигнальчик…   и большой вопрос - где у него теперь дом. То-то он Корфа заслушался…

А барон-то, барон! Надо же, как подготовился! Вот так и закладываются традиции,  Голову готов позакладывать, что барон видит в своём воображении эдакий «Клуб Шести» -  и даже лелеет планы и нас с Олегычем, и даже Ромку с Яшей одеть во фраки… и чтобы собирались мы все вместе  здесь,  у камина - скажем, раз в неделю, чем плохо? - и неспешно обсуждали судьбы мира.  А что? Мы ведь теперь вполне в состоянии обсуждать судьбы мира, разве не так? Ресурсы, так сказать, позволяют - портал, при правильной постановке вопроса, даёт нам возможность влиять на историю этого мира так, как нам будет угодно. Еще бы понять, что нам угодно… а пока единственный человек, который предпринял в этом отношении хоть что-то - это бедняга Никонов, который, между нами говоря, проваляется в постели никак не меньше двух месяцев. Кстати, о Никонове…»

- Вы закончили, барон? - Каретников поднял палец. - Пожалуй, ситуацию с Сергеем Александровичем я понимаю лучше других - так что позвольте мне высказаться на этот счет…

******************************************

Владимир Алексеевич вышел на Моховую и пошёл в сторону  Тверской, высматривая  извозчика.  Здание университета осталось за спиной.

С позапрошлого, 1884-го года, для медицинского факультета строили «клинический городок»  - на Девичьем Поле, между Садовым кольцом и Новодевичьим монастырём. Однако ж пока медики - и клиническое, и хирургическое и акушерское отделения, - теснились в старом здании на Моховой. Недавно к ним прибавились еще и женские акушерские курсы, однако же помещались они в отдельном здании на Волхонке - университетский устав запрещал обучение женщин.

На углу Моховойторчал, против обыкновения, единственный экипаж: старик, в кафтане, подпоясанном обрывком протёртой вожжи. Пролётка старая; лак кое-где вытерся до светлого дерева. Пузатая, мохнатая лошадёнка в верёвочной сбруе меланхолично что-то жевала.

— Дедушка, в Лефортово!

А куда, ваш степенство?

Московские возчики именовали седока по одёжке - кого «ваше степенство», кого «ваше здоровье», кого «ваше благородие», а кого «вась-сиясь!» Тут важно было не ошибиться, польстить клиенту - чутьё у этих мастеров извозного промысла было удивительное.

- Так куды?

- На Гороховую.

- Десять копеек.

Гиляровский покачал головой - дорого.

- Восемь.

Репортёр обошёл безучастную кобылу и двинулся к углу Тверской. Старичок-возчик плёлся за ним:

- Последнее слово - семь копеек! Без почина стою!

Сошлись на пятачке.

Выезжая на Лубянскую площадь, возчик разговорился:

- Эту лошадь в завтрашний день в деревню отошлю. Вчера взял на Конной у Ильюшина кигризку за тридцать рублей - добрая! Четыре года, износу ей не будет. На той недели из-за Волги большой обоз пришёл - рыбу в Москву привезли - вот барышники у них лошадёнок и перекупили. Каждый раз так - сибиряки в Москву товар привезут, и половину лошадей распродадут. А с нас за них потом вдвое дерут - зато в долг. И-эх, жисть….