Лили указала на мужиков, сидевших поодаль, на земле.
— Это понятые…
— Qu'est-ce que c'est[12] понятые?
Жорж объяснил.
— Как это интересно!.. Правда, Нелли?.. Но какие у них нервы!.. О, я ни за что не согласилась бы провести ночь с мертвецом!
Она вдруг смолкла и остановилась, наткнувшись на мужа и следователя.
Те стояли у самых рельсов, нагнувшись над чем-то большим и бесформенным.
Литовцев сдёрнул рогожу.
Нелли дико крикнула и отступила, хватая за руку сестру.
Это был труп — без головы.
Он лежал ничком, у самых рельсов… Одна босая и бурая от грязи нога была слегка поджата, другая вытянулась по земле. Всего страннее было положение рук. Казалось, в последнюю минуту несчастный передумал и хотел подняться, быть может инстинктивно, но было поздно… Окоченевшие заскорузлые пальцы его согнутых рук так и впились в землю… Серый дырявый зипун сбился и показывал старую синюю рубаху и порты. На том месте, где была голова, теперь зияла огромная чёрная запёкшаяся рана. Целая лужа крови впиталась тут же в песок. На рельсах и шпалах тоже виднелись тёмные пятна.
Несколько минут все молчали, не имея сил оторвать глаз.
Литовцев выпрямился и, сделав знак женщинам отойти, приступил к осмотру трупа.
— Affreux!..[13] — прошептала Лили. — А где же голова?
Следователь указал на шпалы и песок, неподалёку. Там лежали глиняные черепки.
Следователь поднял один из них. Лили увидала какую-то сероватую массу, кровь в сгустках, осколок чего-то, покрытый слипшимися волосами… Это было всё, что осталось от головы самоубийцы.
— О, мне дурно!.. Жорж, уведите меня подальше, — застонала Лили, ложась на плечо Вроцкого.
Тот не преминул страстно прижать к себе её стан.
Моська жалобно визжала и забивалась под юбки барыни, мешая ей идти. Лили не вытерпела. Вся томность разом соскочила с неё.
— Зачем надо было брать эту противную тварь?.. Егор Дмитрич, возьмите её на руки!.. И, пожалуйста, подальше от меня… Что за дурная привычка употреблять сильные духи?.. Фи!.. Мне тошно даже… Нелли, иди сюда!.. Охота смотреть на эти гадости!
«Шут бы тебя взял, с твоей моськой вместе!..» — думал элегантный Жорж, неловко гоняясь в своих модных тонких штиблетах за собачонкой, которая злобно лаяла на него и угрожала укусить.
Судорожно сцепив пальцы, Нелли как бы замерла, не сводя глаз с того места, где лежал труп. Дремавшая до тех пор мысль, разбуженная так грубо и внезапно, билась лихорадочно, металась, ища исхода, как бьётся птица, вспугнутая в клетке.
— Нелли, — говорила Елизавета Николаевна, подходя к девушке и беря её за руку. — На тебе лица нет… Отойди!.. Тебе вредно так волноваться… О, какой ужас!.. Я уверена, что он нам обеим приснится.
— Но разве это не поучительно, Анна Николавна, — философствовал Вроцкий, которому удалось поймать моську и вернуть утраченное, было, в погоне за нею душевное равновесие. — Человек жил, страдал, мыслил… как-никак… Любил, ненавидел… и вот конец!.. Горсть праха… Кусочек сероватой массы в глиняном черепке… Какое ничтожество — жизнь и сам человек.
— Ну, а вывод какой же будет из вашей пессимистической речи? — допрашивала Лили, насмешливо блестя глазами.
— А вывод таков, что надо жить, не мудрствуя лукаво, — пылко подхватил Жорж, встряхивая в избытке чувств моську, которая покосилась на него и угрожающе заворчала. — Надо жить легко… Брать от бытия его блага, не печалиться о тенях, набегающих на наше солнце, и не думать о конце…
Но красноречие его пропадало даром.
Нелли напряжённо вслушивалась в долетавший к ней урывками разговор зятя со следователем.
— Раздроблена, — говорил следователь. — А понятые признали… На правой ноге шестой палец видели?.. Из деревни Рогачово, Андрей Шестипалый… Мать тоже признала труп… Она здесь с утра.
Они отошли, взявшись под руку.
Нелли подбежала и уцепилась за рукав зятя.
— Поль, милый… Где его мать? Пойдём к ней.
Литовцев заглянул в лицо девушки и крепко сжал её руку.
Мать самоубийцы сидела шагах в пятидесяти от трупа, недалеко от понятых. Это была худощавая, крепкая ещё старуха, с суровым лицом, словно отлитым из тёмной бронзы, и жилистыми руками. Она сидела на земле, поджав под себя босые ноги и понурившись. Рядом лежали холщовая грязная котомка и суковатая палка. Одежда старухи как и у сына её свидетельствовала о крайней нужде.
— Арина, — обратился к ней один из понятых, тронув её за плечо. — С тобой господин дохтур говорить хочет.
Арина подняла своё изрытое морщинами лицо, глянула впалыми глазами на подошедших, но не встала перед ними, а только поклонилась им по-крестьянски, одной головой, не сгибая стана. Взгляд её ещё непотухших глаз был спокоен.
— Какая причина? — заговорил Литовцев. — Пил он, что ли?
Старуха ровным, однотонным голосом рассказала обыкновенную и несложную историю крестьянского оскудения. Жили они прежде в достатке. Андрей слыл примерным мужиком, работник был на славу, хмельного в рот не брал. Случился как-то неурожай, да так три лета подряд… Земля-то у них и так небогатая, всё больше песок… А там падёж. У них много скотины было, тоже пала… Стали беднеть, накопились недоимки. Сунулся Андрей в Москву, в извоз. Спервоначалу пошло словно легче, денег присылал домой, перебивались кое-как, хотя и тяжело было бабам одним справляться… А там простудился и вылежал в больнице два месяца. Место, известно, потерял; где найтить сразу? Вернулся в деревню, а тут лошадёнку со двора за долги свели… Сам, небось, знаешь, барин, каково мужику без лошади?.. Ну, и затосковал.
— А велико ль семейство осталось?
— Семь душ, мал мала меньше, да баба на сносях… да отец безногий на печи… Один был работник, Андрей… Теперь нам без него пропадать.
Литовцев молчал, насупившись, низко опустив голову. Он как бы намеренно избегал жадного взора Нелли.
— В ту пору я ещё ему говорила, как на ярманку он собрался… «Не ходи, Андрюша… Негоже тебе на чужое веселье глядеть»… Словно чуяло сердце моё… Да лучше бы он тогда в больнице помер, чем такой грех тяжкий на душу принимать!.. Собачьей смертью помер!
Высказав свою затаённую, глодавшую её мозг мысль, старуха смолкла опять, под влиянием того целомудренного чувства, которое не допускает цельные крестьянские натуры до шумных излияний радости или горя. Бронзовое лицо старухи опять словно окаменело.
— Ну, и куда же вы теперь? — неохотно заговорил Литовцев.
— Куды? — словно эхо, повторила старуха и тотчас бесстрастно добавила. — По миру пойдём. Куды ж теперь иттить?
Нелли порывисто отвела зятя в сторону.
— Я не хочу, Поль… Это невозможно… Это ужасно… Маленькие дети… — волнуясь, задыхаясь, говорила она. — Вот возьми… отдай ей… Пятнадцать рублей… У меня больше нет сейчас… Это мало на лошадь? Сколько надо?.. Дай, Поль!.. Купи им лошадь… Он из-за лошади пропал, несчастный… О Боже! Дети нищие… Скажи, если им купить лошадь, они не пойдут по миру? Они останутся там, где жили?
Её била лихорадка.
— Не плачь, моя радость! — Голос Литовцева дрогнул и зазвучал нежностью. — Вот… — он вынул всё, что у него было в бумажнике, и протянул девушке. — Поди, отдай это старухе! Здесь ей на корову и на лошадь и даже на новую избу хватит. Они теперь не нищие.
Конфузясь, всхлипывая, с пылающими щеками, Нелли подошла к старухе и тронула её за плечо. Та уже опять сидела понурившись, словно застывшая, не видя устремлённых на неё со всех сторон любопытных глаз.
— Вот… возьмите! И на корову… и на лошадь, — бессвязно лепетала Нелли.
Не подымая головы, Арина увидела в руке девушки радужную бумажку между двумя другими ассигнациями. Она поняла, что это большие деньги, и каменное лицо её дрогнуло.
— Спаси тебя Бог! — промолвила она, не то пытливо, не то удивлённо вглядываясь в заплаканное лицо девушки.
— Детей-то… детей… ради Бога… нищими… не… не… пускайте…