Текла эта вода из львиной пасти в массивную, выходящую вперед из той же каменной стены под львиной головой, мраморную раковину, украшенную ободком из переплетающегося двумя нитями орнамента.

Красивый такой источник!

Справа от него была небольшая беседка с лавочками внутри и иконой Воздвижения Креста Господня в нише на дальней от входа каменной стене.

Слева от источника, вплотную к торцу его стены, пристроено что-то вроде домика с каменно-черепичной крышей и стеклянной рамой-дверцей с фасада. Внутри этого домика наставлены иконы и горит лампадка, весь этот комплекс с источником и беседкой выглядит как-то очень по-домашнему уютно, и в то же время по-церковному торжественно.

Набрав воды, мы подождали, пока наш батюшка переоденется из взмокшего уже на нем от пота черного льняного подрясника в выгоревший и застиранный почти до белизны, но любимый батюшкой хлопчатобумажный подрясник, чем-то напоминавший холщовые рубахи Льва Толстого, только длиной до щиколоток. Пока батюшка застегивал пуговички на подряснике и подпоясывался «афонским» кожаным ремнем с крестчатой пряжкой, Игорь быстренько приторочил мокрый Флавианов наряд сверху своего-флавиановского рюкзака.

— Батюшка! Он так быстрее просохнет на солнышке, — пояснил Игорь, увидев недоуменный взгляд Флавиана.

Мы тронулись далее.

— «Вперед и вверх, а там!..» — тихонько пропел я голосом Высоцкого. — Батюшка, а что там?

— Там, Леша, на вершине стоит маленький храм Преображения Господня, Метаморфоза по-гречески. Принадлежит этот храм, как и вся территория горы, монастырю Великой лавры преподобного Афанасия Афонского.

— А в нем литургию служат?

— Лаврская братия, как мне говорили, служит там обязательно в праздник Преображения, а в остальные дни там литургию служат по желанию священники из разных мест, в том числе и русские паломники.

— Вот бы нам там литургию послужить! — загорелся я. — Ты послужишь, отче? А я бы тебе поалтарничал и попел!

— Не в этот раз, Леша! — вздохнул Флавиан. — Во-первых, я не успел второпях оформить через Патриархию разрешение служить на канонической территории Вселенского патриарха. Во-вторых, туда надо приносить с собою антиминс, священные сосуды и вино с просфорами, а этого у нас с собою нет. Да и вообще-то туда еще надо подняться!

Батюшка дышал тяжело, пот градом катился по его лицу, видно было, что, несмотря на отсутствие рюкзака, ему тяжело выдерживать темп, заданный более молодыми и спортивными спутниками. Я начал потихоньку переживать за его сердце — выдержит ли оно такой подъем, да еще в такую жару! Инстинктивно я потрогал рукой левый карман рубахи, в котором у меня хранилась батюшкина аптечка — полный набор таблеток на все варианты сердечных осложнений, — спаси Господи мать Серафиму!

Вскоре лестница разделилась на два рукава, вправо и влево.

— Куда идти, батюшка? — спросил шедший впереди Владимир у Флавиана, остановившись у развилки.

— Как мне говорили, налево дорога ведет вон к тому красивому новому кириакону.

Батюшка показал рукой на видневшийся слева храм, контрастно выделявшийся на фоне ярко-голубого неба.

— А правая лестница ведет к старому кириакону, где хранится стопа святой праведной Анны, матери Пресвятой Богородицы, оттуда ближе идти к вершине.

— Значит, вправо и пойдем! — глядя на задыхающегося Флавиана, безапелляционно заявил Игорь.

— Может быть, заодно и к стопе приложиться удастся? — предположил Владимир.

— Ну, это как Бог благословит! — вздохнул Флавиан. — Ребята! Вы идите со своей скоростью, как вам удобно, а я потихоньку буду вас догонять, как смогу! Идите, не смущайтесь, вот Алексей за мной присмотрит!

— Еще как присмотрю! — грозно зыркнул на батюшку я, поведя нахмуренной бровью. — Прямо сквозь оптический прицел телефона с номером матери Серафимы!

— Лexa! Перестань шантажировать духовного отца! — Флавиан выглядел порядком утомившимся, но зато светлым и радостным.

— Как благословите, батюшка! — смиренно склонил я голову, сложив ладошки «лодочкой».

— Благословляю идти вперед! — Флавиан выдохнул и продолжил путь наверх, ритмично поцокивая закаленными наконечниками горных палок по бетонным ступенькам. Ребята обогнали нас и вскоре исчезли из виду за ближайшим поворотом лестницы.

Лестница постепенно сужалась, незаметно пропали обрамляющие ее каменные пристенки-бордюры, временами бетонные ступеньки сменялись горизонтальными участками бетонной дорожки или грунтовой тропы. Проходя как раз по такому грунтовому отрезку дороги, мы с Флавианом услышали впереди за кустами какой-то знакомый, но пока еще неузнаваемый голос, напевавший:

— ...садо хар чемо, сулико!

Мы с батюшкой переглянулись.

— Отче! У нас с тобой есть общий знакомый грузин? — поинтересовался я.

— Есть армянин, даже два, но они оба сейчас точно в России!

— Поют не по-армянски, а по-грузински, любимую песню Сталина «Сулико», если я не ошибаюсь, — заметил я.

— Кстати, если я правильно помню, «сулико» означает душечка, ласковое обращение к душе, — сказал, переводя дыхание, Флавиан.

— Ну, наверное, там не о душе человеческой речь идет в песне, а о какой-нибудь душечке с черными бровями и миндалевидными глазами, — предположил я.

— Скорее всего, так, — согласился Флавиан.

Снова совсем близко тот же голос повторил тот же куплет.

Мы обогнули куст и прямо за ним, на камушке, обнаружили сидящего с посохом в руках, откинувшегося спиной на рюкзак и увлеченно распевающего вполголоса с закрытыми глазами «Сулико» Лao Ди! Отца Димитрия из женского монастыря!

— Таки, «ни хао» вам, немножечко, Лао! Или, точнее, гамарджобат, патер! — приветствовал его я.

— Тогда уж, если «гамарджобат», то «мамао», — ответил он, улыбаясь своей кроткой улыбкой, — по-грузински отец «мамао»!

Он легко поднялся и расцеловался с Флавианом, затем благословил меня.

На голове у Лao Ди была расшитая каким-то национальным орнаментом шапочка, по форме напоминающая греческую скуфью.

— Какими судьбами, отче? — поинтересовался у отца Димитрия Флавиан.

— Я был сегодня в монастыре Агиа Павла, молился там со вчерашнего вечера, — просто и радостно отвечал Лао Ди. — А сегодня после трапезы пришел сюда в скит Святой Анны, приложился к святыням и уже спускался на арсану, чтобы плыть в Пантелеимон, как вдруг мне пришла мысль подняться на вершину, тем более что я оказался прямо на тропе туда. Вот я и присел передохнуть перед подъемом!

— Не знал, батюшка, что у вас этнические корни из древней Иверии, — почтительно произнес я. — Я уже было подумал в прошлую нашу встречу, что вы ведете свою генеалогию с предгорий Северного Фудзяня или из Гуандуна!

— Что вы! — заулыбался обезоруживающе отец Димитрий. — Я коренной москвич с заурядной фамилией Иванов! Просто я люблю разные национальные культуры, элементы этих культур, в которых наиболее ярко выражается душа народа, его духовная традиция. В Китае это чайное действо, в Грузии — песни! А как прекрасно поет в грузинском храме церковный хор! Вообще-то традиции грузинской музыкальной культуры имеют глубокие христианские корни, как, впрочем, и у многих других христианских народов. Вот, — он снял с головы свой необычный для монаха головной убор, — это грузинская скуфья, смотрите, она вся расшита орнаментами, в основе которых крест!

— Вы, отче, до монашества музыкантом не были? — поинтересовался Флавиан.

— Виолончель... — опустив взгляд, вздохнул Лао Ди.

— Понятно! — отозвался мой батюшка. — Не хотите присоединиться к нашей компании? Там впереди идут еще несколько человек из нашей группы!

— С удовольствием! — отозвался отец Димитрий.

Дальше мы пошли втроем.

ГЛАВА 24. Восхождение. Дзот

Ступенчатая дорога вверх все сужалась, все более петляла вокруг выступов горного склона и все чаще ныряла под сень высоких, свисающих над ней деревьев. После одного из таких поворотов она вывела нас к еще одному источнику, около которого отдыхал в полном составе авангард нашей маленькой экспедиции.