Через тридцать шесть часов после окончания передачи больной пришел в сознание. Несколько минут выражение лица Кингсли менялось самым неожиданным образом; иногда оно становилось совершенно неузнаваемым, стало ясно, что с Кингсли творится что-то по-настоящему страшное. Началось это с непроизвольных подергиваний лица и нечленораздельного бормотания, которое быстро перешло в крики, а затем в дикие вопли.

— Боже мой, у него припадок! — вскричал Марлоу.

Уколы Мак-Нейла подействовали, приступ прошел. Он потребовал, чтобы его оставили наедине с больным. Весь день из-за закрытой двери слышались приглушенные крики, которые затихали после новых инъекций.

Марлоу удалось уговорить Энн Холей выйти с ним на прогулку после обеда. Это была самая тяжелая прогулка в его жизни.

Вечером он мрачно сидел у себя в комнате, когда вошел Мак-Нейл, без сил, с потухшими глазами.

— Он скончался, — проговорил ирландец.

— О боже, какая ужасная и ненужная трагедия!

— Еще более страшная, чем вы думаете, — сказал Мак-Нейл.

— О чем вы?

— Я хочу сказать, что он почти выпутался. После обеда он был в полном сознании около часа. Он объяснил мне, что произошло. Он боролся, и минутами я думал, что он на пути к победе. Но получилось не так. Новый приступ убил его.

— Но что случилось?

— То, что и должно было произойти, мы обязаны были предвидеть. Мы не учли, какое невероятное количество нового материала Облако способно сообщить нашему мозгу. Это неминуемо привело к огромным необратимым изменениям в структуре важных электрических контуров человеческого мозга. Привычные связи были подвергнуты поистине грандиозным деформациям.

— Вы хотите сказать, весь мозг должен был полностью перестроиться?

— Не совсем. Перестройка не потребовалось. Старые нервные связи мозга остались нетронутыми. Новые связи устанавливались параллельно со старыми. Так, чтобы они могли работать одновременно.

— То есть, так мои познания могли были добавлены в мозг древнего грека?

— Пожалуй, но в еще более крайней форме. Можете вы себе представить, какие жестокие противоречия будут раздирать мозг вашего бедного грека, привыкшего к представлениям о Земле как о центре вселенной и еще к сотне подобных анахронизмов, если внезапно на него обрушится запас ваших современных знаний?

— Да, нелегко ему пришлось бы. В конце концов, ведь все мы очень тяжело переживаем, если хотя бы одна из взлелеянных нами научных идей оказывается неверной.

— Именно, представьте себе религиозного человека, который внезапно теряет веру, когда оказывается, что его религиозные убеждения вступают в противоречие с чем-то заведомо истинным. Он не избежит тяжелого нервного кризиса. А в случае с Кингсли все оказалось еще в тысячу раз хуже. Его убило невероятное возбуждение нервной активности, или, пользуясь ходячим выражением — ряд невообразимо жестоких душевных потрясений.

— Но вы сказали, что он почти справился с ними.

— Да. Так оно и есть. Он понял, в чем дело и выработал свой план, который должен был ему помочь справиться. Вероятно, он решил принять за аксиому, что новое всегда должно пересиливать старое, едва между ними возникают противоречия. Я следил за тем, как Кингсли целый час систематически прослеживал ход своих мыслей, пытаясь примирить несовместимое. Стрелка отсчитывала минуты, мне стало казаться, что битва им выиграна. Но потом что-то произошло. Вероятно, добавилось какое-то совершенно немыслимое переплетение логических ходов, которое оказалось для него непереносимым. Сначала расстройство сознания было незначительным, однако затем оно начало нарастать. Кингсли отчаянно боролся, но, видимо, у него иссякли силы, и наступил конец. Он умер без лишних страданий — я ввел успокаивающее. Наверное, какая-то цепная реакция в его мыслях вышла из-под контроля.

— Хотите виски? Нужно было предложить вам раньше.

— Теперь, пожалуй, выпью, благодарю вас.

— Не кажется ли вам, — сказал Марлоу, передавая стакан, — что Кингсли не подходил для эксперимента? И кто-то другой, с более низким уровнем умственного развития, справился бы лучше него? Кингсли погубило, как вы считаете, противоречие между старыми и новыми знаниями. Получается, что человек, не обремененный интеллектом и лишними знаниями, наверняка сумел бы выкрутиться.

Мак-Нейл посмотрел на Марлоу поверх своего стакана.

— Как интересно, что вам это пришло в голову! Когда Кингсли, уже перед концом, пришел в себя, он сказал — я постараюсь точно припомнить его слова: «Какая злая ирония, — сказал он, — меня эта история погубила, а ведь Джо Стоддард или кто-нибудь, подобный ему, остался бы целым и невредимым».

Заключение

А теперь, мой дорогой Блайс, я могу снова писать, обращаясь непосредственно к Вам. Так как ваша мать родилась в 1966 году, а ваша бабушка с материнской стороны носила фамилию Холей, вы поймете теперь, почему я завещал эти документы вам.

Осталось добавить совсем немногое. Солнце появилось ранней весной 1966 года; однако холода продолжались. Но, удаляясь от Солнца, Облако приняло форму, которая могла отражать в направлении Земли часть падающей на него солнечной энергии. И уже в начале мая установилась теплая летняя погода, а это было особенно приятно после холодной зимы и весны. Итак, Облако ушло из солнечной системы. История Черного облака, как принято понимать ее, подошла к концу.

После смерти Кингсли и ухода Облака те из нас, кто остался в Нортонстоу, не видели смысла продолжать свою прежнюю тактику. Паркинсон отправился в Лондон и объявил там, что уход Облака был результатом наших благородных усилий. Эту версию было не так уж трудно поддерживать: никому за пределами Нортонстоу не могла прийти в голову истинная причина ухода Облака. Меня всегда огорчало, что Паркинсон позволил себе бросить тень на бедного Кингсли: изобразил его как своенравного упрямца и даже прозрачно намекнул, что мы были вынуждены убрать его силой. Этому тоже поверили, ведь по вполне понятным причинам и в Лондоне, да и во всем мире, Кингсли считали крайне неприятной личностью. Смерть Кингсли делала эту версию правдоподобной. Короче говоря, Паркинсону удалось убедить британское правительство не предпринимать излишне суровых мер против своих подданных и не соглашаться на высылку иностранцев. Другие правительства настойчиво требовали выдачи своих граждан, но по мере того как политическое положение в мире становилось устойчивым, а Паркинсон приобретал все больший вес в правительственных кругах, становилось все легче отражать эти нападки.

Марлоу, Александров и все остальные, кроме Лестера, остались в Англии. Их имена могут быть обнаружены в серьезных научных журналах, особенно Александрова, который достиг большой известности в научных кругах, хотя его деятельность в других направлениях была, как мне представляется, чрезмерно бурной. Лестер, как я уже сказал, не захотел остаться. Вопреки советам Паркинсона, он отправился домой, в родную Австралию. Но ему не суждено было туда вернуться: пришло сообщение, что в пути он исчез с корабля. Марлоу, до своей смерти в 1981 году, поддерживал дружеские отношения с Паркинсоном и со мной.

Со времени событий, описанных мной, прошло уже пятьдесят лет. На смену нам пришло новое поколение. Люди, о которых я рассказал здесь, давно забыты. Но я по-прежнему ясно вижу их: Вейхарт, молодой, талантливый, с едва сформировавшимся характером; кроткий Марлоу, вечно дымящий своим отвратительным табаком; Лестер, остроумный весельчак; Кингсли, блестящий, необычный, многословный; Александров с его копной волос, столь же блестящий, с его солеными словечками. Этому поколению было свойственно ошибаться, оно не совсем понимало, куда идет. Но в некотором смысле это было героическое поколение, неразрывно связанное в моем сознании с первыми звуками великой сонаты, которую ваша бабушка играла в памятную ночь, когда Кингсли впервые разгадал истинную природу Черного облака.

Итак, подхожу к концу своего повествования, которое кажется таким безрадостным. Однако это совсем не так. Я оставил под конец один сюрприз. Код! Только Кингсли и Лестер имели доступ к коду, с помощью которого может быть установлена связь с Облаком. Паркинсон и Марлоу были уверены, что код погиб вместе с Лестером, но они ошибались. Кингсли передал его мне, когда в последний раз пришел в себя. Все эти годы он находился у меня, но я так и не сумел решить, должен ли раскрыть тайну его существования или нет. Теперь этой проблемой придется заниматься вам.