— Это невозможно, миссис Спарк!

Решительный взгляд юного доктора Берковича выглядел неприступным, как Монблан зимой. Я посмотрела на его вздрагивающий от негодования нос и прибегла к самому проверенному оружию:

— У вас есть мама, доктор Беркович?

— Какое это имеет зна?..

— Не нервируйте больную! — прикрикнула я. — Есть или нет?

— Есть, мисс Спарк… — Доктор затравленно оглянулся на мою свекровь.

— Вы ее любите?

Я вдруг представила себе еврейскую маму, дожившую до величайшего счастья увидеть своего ненаглядного сыночка в белом халате дипломированного врача.

Суровые черты юного лица, словно под воздействием какого-то внутреннего отопления, расплылись в неконтролируемой, широкой улыбке.

— Конечно, люблю.

— И я очень любила свою маму. Но она умерла. И теперь у меня вместо нее — мой муж. Я бы вам, доктор Беркович, никогда в такой просьбе не отказала бы…

Юный доктор с некоторой опаской взглянул на меня, потом на Элизабет. Очевидно, моя свекровь внушала ему больше доверия. Во всяком случае, после секундной паузы, он покорно кивнул и жестом предложил нам следовать за ним. На лифте размером в танцплощадку мы поднялись на третий этаж и проследовали в самый конец длинного коридора, упиравшегося в стеклянные двери… Стараясь не смотреть по сторонам, я сфокусировала взгляд на узкой, с выпирающими через халат лопатками, спине доктора Берковича. А потом спина исчезла, и на ее месте появилась оконная рама, густо перечеркнутая полуоткрытыми полосками жалюзи. Прильнув к окну, я увидела светлую комнату, уставленную таким количеством аппаратов, мониторов, механизмов и датчиков, что не сразу обнаружила кровать, на которой лежал Юджин в сплетении бесчисленных шлангов и проводков. Голова его была как-то неестественно запрокинута, заострившийся нос задран, руки без движения лежали поверх одеяла… В спинку кровати был вмонтирован тихонько попискивающий осциллограф, на котором тускло мелькали зеленые цифры. Комната казалась безжизненной, холодной. И хромированный глянец многочисленных приборов только усиливал это ощущение. Единственными признаками жизни в реанимации оставались лишь ритмичный писк и зеленое мелькание осциллографа…

Я прижалась носом к холодному стеклу, чувствуя, как от жалости и любви к этому человеку с заострившимся носом на части разрывается мое сердце. Больше всего на свете я хотела в тот момент поменяться с ним местами, вместо него лежать в этой холодной кровати под сплетением шлангов и проводков…

— Прости меня, родной… Если только можешь, прости меня, дуру…

— Вэл! — Рука Элизабет осторожно коснулась моего плеча. — Поедем. Дети, наверное, еще не спят…

Для своих шестидесяти двух лет моя свекровь Элизабет выглядела более чем привлекательно — невысокая, ладно сложенная блондинка с ухоженными руками и прекрасным цветом лица. При не очень ярком освещении мы с ней вполне могли бы сойти за подружек. Однако даже эти бесспорные плюсы не давали Элизабет морального права самозабвенно обниматься в холле моего собственного дома с крупным моложавым мужчиной, облапившим мою свекровь с уверенностью не сомневающегося в себе собственника.

— Элизабет!..

Мужчина поднял голову и…

— Бержерак, — прошептала я. — Это надо же…

— Господи Иисусе! — Хоботообразный нос Бержерака плотоядно дернулся и аж затрепетал. — Элизабет, ты только взгляни на этот неповторимый шедевр Создателя! У этой женщины по-прежнему лучшая грудь в мире! Когда-нибудь она меня доконает!..

Сразу же бросив мою обмякшую свекровь, Бержерак, рассекая воздух, стремительно рванулся ко мне и так основательно сжал в своих объятиях, что на секунду лишил доступа кислорода.

— Вэл, я завтра же пришлю свою жену на консультацию. Умоляю тебя, расскажи этой зашпаклеванной плоскодонке, что ты делаешь со своей грудью, как ты сохраняешь такую изумительную форму, почему, черт побери, она у тебя уже как минимум десять лет совершенно не меняется?!..

— Ты думаешь, твоей жене это поможет? — выдавила я из себя, жадно глотая воздух.

— Ей уже ничего не поможет!

— Тогда зачем рассказывать?

— Чтобы этой стерве, обрекшей своего любимого мужа и лучшего на восточном побережье ценителя женской плоти пожизненно щупать шарики для пинг-понга, было стыдно!..

Ослабив, наконец, стальной обруч объятий, Бержерак по-хозяйски огляделся, рухнул на диван в холле и с наслаждением раскинул руки.

— Если бы ты знала, Вэл, как я ненавижу летать!

— Что-нибудь выпьешь, ценитель женской плоти?

— Кофе, — кивнул Бержерак. — Литров десять. И без молока. Но с сахаром. Не очень сладкий. Ложек семь…

— Вэл, ты в порядке? — Голос Элизабет донесся из кухни одновременно со звуком льющейся воды.

— Да, — не оборачиваясь, ответила я. — Вполне.

— Тогда вот ваш кофе, молодые люди, я выйду присмотреть за мальчиками…

Умная и хорошо вышколенная бесконечными иносказаниями мужа и сына Элизабет была рождена идеальной свекровью.

— Если бы та знала, милочка, как я боюсь их роликовых коньков! — Вздохнула Элизабет, открывая дверь. — Это же открытые переломы на подшипниках!..

Когда дверь за свекровью закрылась, я тяжело вздохнула, а Бержерак моментально посерьезнел.

— У него будет все в порядке, Вэл.

— Ты еще и врач по совместительству?

— Я говорил с врачом. Он выкарабкается. В этом плане мое доверие к евреям безгранично

— Дай Бог… Давно я тебе не видела.

— После свадьбы… — Угреватое лицо Бержерака расплылось в улыбке. — Ох и наклюкались мы тогда!..

— Как твои дела?

— Все в порядке, все по-старому.

— Там же?

— Пока там.

— Зачем приехал?

— Он мой старый друг, Вэл! — Нос Бержерака протестующе дернулся. — Разве ты поступила бы иначе?

— Находясь на службе в конторе?

— Значит, сразу к делу?

— Прости, мне сейчас не до воспоминаний.

— Тебя допрашивала полиция?

— Еще нет… — Я покачала головой. — Меня выписали только вчера вечером.

— Ты что-нибудь видела?

— Ничего.

— Ничего подозрительного? Вспомни, не торопись говорить «нет». Прохожие, машины, какие-то шероховатости… Сгодиться все, только вспомни, Вэл!..

— Я ничего не видела. Мы стояли на улице, он обнял меня и в этот момент кто-то выстрелил… Понимаешь, Юджин полностью отгородил меня от улицы, перекрыл обзор…

— Вэл, только не делай из меня идиота, ладно?

— О чем ты?

— Он не отгородил тебя, дорогая, а ПРИКРЫЛ… — Бержерак залпом опрокинул в себя кофе, пролив на диван как минимум треть. — Прикрыл своим телом. Следовательно, он знал, что делает. Так вот, я хочу спросить тебя: ЧТО он знал? Что Юджин увидел ТАКОГО, после чего подставил свою спину между тобой и тем, кто стрелял?

— Ты хочешь сказать, что стреляли в меня?

— А ты хочешь сказать, что этого не знаешь?

— Короче, что тебе от меня нужно?

— Вэл, мы живем не в Колумбии… — Бержерак отпил кофе и поморщился. — В провинциальной Америке, в стороне от банков и других мест для хранения наличности не принято просто так, без веской причины, стрелять среди бела дня по живым мишеням. Особенно, если в качестве мишени выступают отставной офицер ЦРУ и его жена, тоже имевшая кое-какое отношение к спецслужбам… И еще одно обстоятельство: если ОНИ решили тебя достать, то рано или поздно все равно сделают это. Юджин получил вместо тебя три пули и чудом остался жив. Для вас это, безусловно, счастье, но для кого-то — оплошность. Впрочем, такие оплошности быстро исправляются. То есть, второго шанса на избавление не будет, Вэл. Если тебе наплевать на собственную жизнь, подумай о своем муже и детях…

— Ты же сам сказал, что им нужна я.

— Да, — кивнул Бержерак. — Но в реанимации сейчас пытается выжить твой муж…

Я тупо смотрела, как забавно двигается его гигантский нос, и ничего не ответила.

— Я прилетел сюда по личному указанию Уолша, — негромко произнес Бержерак. — Я НА РАБОТЕ, Вэл. И то, что здесь случилось, находится на контроле у фирмы. А потому рассказывай все, что знаешь, дорогая. Абсолютно все, без исключения. Самое главное сейчас — понять, что произошло? Почему спустя семь лет они вспомнили о тебе? Кому ты вдруг стала мешать? Причем так сильно, что тебя даже не стали выслеживать — просто припасли наспех в провинциальном городишке, где все друг друга знают в лицо… И то, что им не удалось тебя убрать, только подтверждает эту спешку…