– Ты знала об этом и раньше?

– Я узнала об этом в тот лум, когда впервые взяла тебя на руки. Твоя мать, лучезарная царица Вохтааль доверила мне твою жизнь перед тем, как погибнуть. А историю о Сарфоском базаре я придумала для того, чтобы ты не выдал своего происхождения раньше времени и себе на погибель. Пока я хранила тайну, знала, что не умру. Теперь нет больше тайны и нет сил, чтобы жить.

Рарава в последний раз с облегчением вздохнула, и глаза ее застыли под коркой смертельного льда. А Нодаль молча прижался лицом к ее неподвижной груди.

Исполняя один из непреложных лапсагов, принимаемых раравами, Нодаль освободил тело умершей от одежды и амулетов, зарыл его в лесу за полатрора от домика, тщательно разровнял, прикрыл сухим дерном и забросал снегом место захоронения, чтобы никто не сумел его отыскать. Рыдания душили его и слезы текли по лицу, пока он вершил эту скорбную работу.

Но делать было нечего. В конце концов, наплакавшись вволю, он почувствовал зверский голод и, разведя огонь в очаге, принялся, как в детстве, поджаривать реллихирды и поглощать их вместе с горьковатой хрустящей кожурой.

Осушив рофовую флягу рабады, он почувствовал, что к нему возвращается бодрость, вспомнил о словах, прочитанных в саоре, о том, что Вац Ниуль ждет его, не дождется. Затем оглядел на прощание дом, где когда-то провел долгие зимы, укрепил посох за спиной, отвязал гаварда, вскочил в седло и помчался стрелой в Балсаган.

Еще до заката он въехал в селение и удивился тому, что не слышно ни звона из кузниц, ни агарских голосов, да и улица пуста – все словно попрятались.

Спешившись возле дома Цалпрака, он увидал в его окнах встревоженные женские лица, взбежал по ступенькам и натолкнулся на тетушку Танадону, с воплем и слезами заключившую его в объятья.

– Где же моя Вац Ниуль? Где учитель? Где все остальные? Что тут у вас происходит? – засыпал ее вопросами Нодаль. А она в ответ горестно запричитала:

– Говорила я старому дурню, не надо возить девочку в город. Да разве ж он меня послушает? Держали бы подальше от чужих глаз, и не дошло бы, глядишь, до беды! Так нет же, потащили ее за собой! Да куда? На базар! А на базаре известное дело – все только и знают, что пялить глаза! Вот и глянулась она этой твари ненасытной. Вот и прислал он тагун, а наши-то и растерялись – дали увезти мою фогораточку силой. И уж только потом похватались кто за что и кинулись вдогонку!

– Где она? Кто увез? Когда?! – закричал Нодаль таким ужасным голосом и с такой силой тряхнул Танадону за плечи, что у нее в четверть лума высохли слезы и губы побелели от страха.

– Нынче утром. Тагуны. А послал их наместник, Цкул Хином звать. Тот, что в Сарфо хозяйничает.

Нодаль почувствовал себя так, словно у него внутри – глыба льда и сноп пламени. Оставив Танадону, он вскочил на своего гаварда, но, к счастью, услыхал ее отчаянный крик:

– Гаварда-то смени! Загонишь ведь на полпути!

Какой-то смышленный мальчишка подбежал в тот же лум, волоча под уздцы могучего черного зверя. Нодаль прыгнул в седло и так стегнул черного плеткой, что тот, рванув с места, сразу же пролетел не менее дюжины керпитов. А Нодаль знай себе погонял и в три лума исчез из селенья.

Спустя треть нимеха, он промчался по Сарфоскому мосту и влетел в городские ворота как земляной смерч. Он не узнавал улиц, не узнавал города, глаза ему застила багровая мгла. Слегка придержав гаварда, но не давая ему остановиться, он на ходу подцепил правой рукой за пояс какого-то рибура и встряхнул его так, что тот уронил дотолан, напрочь забыв о своей удавке, торчавшей из-за красной пазухи. Нодаль усадил его впереди, обхватил за шею рукой и заорал в самое ухо:

– Ко дворцу Цкул Хина, куда?!

– Направо! – крикнул испуганный до полусмерти рибур и тут же поспешил добавить: – Теперь налево и прямо! Там, в конце улицы!

Нодаль с трудом уразумел, что в городе творится большой беспорядок – со всех сторон доносились крики, звон оружия, топот бегущих ног. Увидав перед собой озаренный огнями дворец, он отбросил рибура и помчался туда, уже ничего больше не слыша и ничего не различая по сторонам.

Выставив посох перед собой как турнирное копье, он с грохотом высадил створку каких-то ворот. Перед ним засверкали зайгалы и замелькали тагунские шапки. Он несколько раз крутанул посохом – и все исчезло. Потом гавард пошел в гору, и Нодаль разглядел под собой белые ступени широкой мабровой лестницы. Потом была дверь и сгрудившиеся возле нее рибуры. Проехать дальше верхом было невозможно – притолока мешала. Нодаль спешился, расшвырял рибуров и проник во дворец. Еще дюжина стражников кинулась от него врассыпную в громадной прихожей. Нодаль чиркнул заднего посохом по ногам, поднял за шиворот и крикнул:

– Где Цкул Хин?!

– Вот по той лестнице и налево, в конце галереи… – безропотно ответил тот и уронил голову.

Больше никто уже не решался вставать у него на пути, и через несколько лумов, с третьего удара разбив посохом в щепки высокую атановую дверь, Нодаль ворвался в покои наместника и за ногу выволок его из-под кровати с роскошным пологом.

– Где она? – гаркнул он изо всех сил, подняв Цкул Хина за уши над полом.

– О ком ты говоришь, славный витязь? – пролепетал тот трясущимися губами, кривясь от боли.

– О Вац Ниуль из Балсагана! – взревел Нодаль, не думая его отпускать.

– Ее здесь нет, и не было, клянусь! – истошным голосом завопил наместник. – Твои друзья отбили ее у тагун по дороге!

Нодаль, не разжимая рук, пару раз качнул шипящим от боли и стыда Цкул Хином и швырнул его в угол.

Понемногу славный витязь начинал приходить в себя. Распахнув окно, хлебнул холодного воздуха и взглянул вниз. Перед дворцом наместника завязалась нешуточная битва. В толпе мелькали знакомые лица, и тут Нодаль окончательно уразумел, где он и что происходит. Криан теснили балсаганцы. Вероятно, помогал им и кое-кто из оставшихся в столице коренных горожан. Но понять, кто в конце концов победит, все же пока не представлялось возможным.

Нодаль обернулся и поглядел на сидящего спиною к стене наместника. Выглядел он даже очень неплохо, только уши горели как фогораточьи гребни да правая рука повисла как плеть.

– Объяснять подробно времени нет, – решительно сказал Нодаль. – Поэтому сделаем так. Я остановлю своих, а ты прикажешь твоим сложить оружие. Если, конечно, жизнь тебе дорога.

С этими словами он подтащил Цкул Хина к оконному проему и крикнул громовым голосом:

– Стойте! Остановитесь! Здесь государь Тсаарнии Нодаль и наместник Цкул Хин!

Сражавшиеся внизу замерли и, отступив на несколько шагов друг от друга, подняли лица.

– Тсаарны! Вы победили, вложите оружие в ножны и проявите милосердие к поверженному врагу!

Выкрикнув это, Нодаль ткнул наместника в бок, и тот, набрав воздуху полную грудь, завопил:

– Криане! Сложите оружие! За неповиновение – смерть!

– Молодец, – сказал Нодаль и хлопнул его по плечу. – А теперь можно сесть и все обсудить подробно.

Цкул Хин кивнул и выдавил из себя подобие улыбки. Шум битвы не возобновлялся, и снова выглянув в окно, они убедились, что обе стороны повинуются их распоряжениям. Оба сели, и Нодаль приступил к рассказу о всеобщем примирении в Айзуре. Как вдруг кто-то окликнул его по имени. Нодаль обернулся. В дверном проеме с сияющими лицами стояли Цалпрак и его сыновья. В тот же лум, с трудом протиснувшись между ними, в объятья к Нодалю кинулась живая и невредимая Вац Ниуль. Он бережно обхватил руками и жарко расцеловал ее личико, а она только смеялась сквозь слезы, и оба были не в силах вымолвить хоть словечко.

– С чего это ты вздумал называть себя государем? – с ходу спросил Цалпрак, стараясь придать голосу строгости.

– Я – действительно наследник престола, – рассеянно вымолвил Нодаль и протянул учителю на ладони свою саору. – Смотрите, но только в моих руках.

Все, в том числе и Цкул Хин, чье поведение резко переменилось в сторону робости и подобострастия, склонились над чудесным камнем и как завороженные следили за сменою знаков листвы. А Цалпрак слово за словом произносил вслух. Когда саора начала повторять все сначала, он пробормотал: