Но главная опасность таилась впереди. И когда скалистый перевал остался за спиною, Ал Грон, хорошо усвоивший наставления саркатского вора, узнал в раскинувшейся перед ними долине, заросшей по краям, словно живой изгородью, колючими кустами висиллы, страшную Долину Кронгов.

Здесь останавливаться было нельзя. «Единственное ваше спасение, – говорил Хор Шот, – ноги в руки – и бегом. И если доберетесь невредимыми до скалистого склона Тахи, считайте, что вам здорово подвезло: по скалам кронги не лазают!» Ал Грон так и поступил: как мог, прикосновениями дал понять своему спутнику, что придется долго бежать, и, волоча его за собой, припустил вниз по склону. Меж тем, Нодаль, вопреки попыткам своего спасителя объясниться, ничего не понял и искренне полагал, что они бегут, спасаясь от погони. Сначала бежать было легко. Но стоило им достигнуть самой долины, поросшей густой травой, которая доходила Нодалю до пояса и скрывала чуть не на каждом шагу рытвины и ухабы, – и в них заметно поубавилось прыти.

Все же Нодаль непрестанно чувствовал, как спаситель тянет его за руку, несмотря ни на что, побуждая не замедлять бега. И сердце его переполнялось предчувствием надвигающейся опасности. Так, спотыкаясь и падая, причем чаще всего оба враз, поскольку один увлекал другого, они продолжали свой лихорадочный бег не менее полунимеха.

И вдруг Нодаль почувствовал, как его неведомый друг сильнее сжал ему руку, хотя, уж кажется, и так держался – сильнее некуда. Внезапно цлиянин остановился, замер и вовсе разжал пальцы. Нодаль твердо знал в этот лум, что смертельная опасность, предчувствие которой его не оставляло, совсем близко и что отважный цлиянин, не раздумывая, с нею сразится. Но что было делать ему, несчастному слепоглухонемому? Ведь он даже толком не знал, чего и с какой стороны ожидать.

Меж тем цепочка натянулась и, не давая ни лума на раздумья, повлекла Нодаля за собой. «Схватка уже началась, она в разгаре!» – только и мелькнуло в голове славного витязя. Падая, он вытянул руки перед собой и сам не заметил, как очутился верхом на каком-то крупном и кряжистом теле, да еще и вцепившись при этом пальцами, судя по резким движениям, в чей-то загривок, поросший длинной и жесткой шерстью. Несомненно, это был зверь и он напал на них с простой своей зверской целью – убить и сожрать. Вот он вскочил, почувствовав на себе неожиданного седока, вот извивается и бьет хвостом по спине, пытаясь его сбросить или порвать зубами. Но не тут-то было! Нодаль, еще крепче вцепившись левой рукой в бурдастую башку, вращавшуюся перед ним, как зудрик на вертеле, оторвал и поднял правую руку, до боли сжимая ее в кулак. Поднял – и с выдохом опустил прямо в корень загривка. Потом еще и еще раз. С каждым ударом он ощущал, как под его кулаком что-то хряпает и подается. Но зверь продолжал извиваться. Тогда Нодаль изо всех сил сдавил его гибкое тело коленями, левой рукою дернул башку вверх на себя и не без любопытства потрогал правой острые клыки в громадной ощеренной пасти. Не долго думая, славный витязь применил стародавний прием, которому его обучил еще в юности могущественный Олтран. А именно – он отважно чуть не до самого плеча запустил правую руку в зияющую перед ним пасть, ухватил там внутри что-то непрочное и нежное наощупь и резко рванул наружу, отделавшись легкими царапинами на запястье.

Зверь несколько раз судорожно дернулся и затих навсегда. Наскоро ощупав морду и тушу, Нодаль с удовлетворением отметил про себя: «Кронг».

Об этом подвиге еще потом были сложены такие и прочие строки:

И тут Нодаль с ужасом подумал о своем спутнике. Что было с несчастным цлиянином, пока он отделывал кронга? Что с ним теперь? Нодаль ухватился за цепь и сразу нашел своего спасителя. Он лежал навзничь в примятой траве и не двигался. Стоя на коленях, Нодаль ощупал его с головы до ног и обнаружил, что дела плохи. У бедняги была разодрана шея, глубокие следы когтей пробороздили ему бок, и, верно, ребра были сплошь переломаны. Он уж, кажется, и не дышал.

«Он принял первый удар на себя и снова спас мне жизнь, правда, на сей раз ценою своей», – сокрушенно подумал Нодаль, и слезы хлынули у него из глаз.

И в тот же лум поверженный цлиянин едва заметно пошевелился, и Нодалю, склонившемуся над самым его лицом, почудилось легкое колыхание воздуха возле губ умирающего. Затем тот, как видно, собрав последние силы, подтянул руки к груди и попытался снять какой-то талисман на крепкой бечевке. Нодаль понял его движение и пособил ему избавиться от талисмана. Но рука умирающего, не отпуская бечевки, потянулась к лицу славного витязя, и тот, до конца разгадав предсмертное желание цлиянина, поддержал его руку и просунул в бечевку свою кудрявую голову. Сжав талисман у себя на груди, Нодаль уразумел, что это простая фигурка, вырезанная из дерева, вот на нее и не позарились крианские супостаты.

А если бы он мог слышать, то навсегда сохранил бы в памяти слова, произнесенные Ал Гроном перед смертью. Всего два слова, а вернее два имени, прошептал он с последним выдохом: «Айзур, Чин Дарт». И пальцы, сжимавшие бечевку на груди Нодаля, разжались, похолодев.

«Теперь и я пропал, – подумалось Нодалю, едва он сотворил адлигалу. – Беспомощен, как младенец. Куда идти – не знаю. Что делать – не ведаю. Одно утешение – кронги в одиночку не ходят. Верно, вот-вот подоспеет еще парочка, так хоть побарахтаюсь с ними перед смертью».

Распутывая узел, державший цепь на поясе умершего, он и не предполагал, как не далеки от истины его мысли в этот лум. Всего полатрора отделяло его от кронгов, крадущихся в густой траве, и встреча с ними была уж не за горами.

Как вдруг чья-то слабая, но цепкая ручонка схватила его шестерню и потянула куда-то во тьму. Нодаль поддался – а что ему еще оставалось делать? – и тут же уразумел, что снова придется бежать. Но он не предполагал в наличии еще и другого, спасительного обстоятельства: схватиться с кронгом пришлось, когда до скалистого склона Тахи оставалось не более дюжины керпитов. А потому бежать пришлось недолго. Шесть-семь богатырских прыжков – и Нодаль едва не разбил себе лоб о скалу. На нее-то и потянул его за собой новый неведомый спаситель. И славный витязь принялся наощупь карабкаться вверх. Вскоре он очутился на каком-то плоском выступе, затем, подчиняясь все тем же цепким ручонкам, пригнулся, сделал несколько шагов вперед и почувствовал, как на него пахнуло пещерной сыростью.

Во тьме этой пещеры скрывается и девятый урпран книги «Кровь и свет Галагара».

Нередко наследник наш и преемник оказывается не тем, кому бы мы предпочли все передать и оставить. Иной раз он безразличен к нашему и до того увлечен своим, что относится к завещанному делу, как мертвый камень к семени видраба. А не то, так проявляет слишком великое рвение – дерзает, где надо стерпеть, рубит с плеча, где надо годами трудиться, – говоря по-другому, становится зыбкой болотистой почвой, где также древу корней не пустить. Но в любом таком случае – будь он камню или болоту подобен – лучше нам при жизни о том ничего не знать. Ибо, ничего не исправив, тут пострадаешь бесплодно.

Крианский государь был несчастен вдвойне: полагая наследника мертвым камнем, по уши угодил в трясину.

Потерпев поражение под Фатаром, Цфанк Шан отделался сравнительно невеликими потерями и отвел войска к Стору. Он все не терял надежды на то, что течение судьбы еще переметнется на его сторону и утолит жажду славы блестящей победой.