Нечего и говорить, что Ал Грон с Фо Глою были как раз из тех смельчаков, которых на пути к свободе не мог остановить страх перед каким-то пустоголовым зверьем. И они твердо решили, как только Фо Гла вполне поправится, последовать совету Хор Шота и бежать в горы.

Меж тем, Фо Гла не только не поправлялся, но и заметно сдавал. Рана гноилась. Его лихорадило, как в приступе игвы. По ночам он не мог хорошо отдохнуть, и вместо покойного сна, забывался в тяжелом и жарком бреду.

Все больших усилий стоило ему на рассвете добираться до своего места в яме, а там поднимать тяжелую кирку; все чаще бич надсмотрщика опускался на его исхудалые плечи. И Ал Грон с тоскою думал о неизбежном. Ему хорошо было известно, какая участь уготовлена больным и не способным более трудиться в яме. Их отводили за пару уктасов от черного навеса, где мученья несчастных обрывались одним ударом, а останки скармливались цепным порскам.

И вот наступил тот ужасный лум, когда верный товарищ Ал Грона выронил кирку и повалился на груду черных комьев, уже не в силах подняться, с каким бы жестоким усердием его ни хлестали надсмотрщики. По счастью, это случилось уже на закате, когда солнце заслонили тучи и немного раньше обычного раздался спасительный крик «Ган тулла!», повинуясь которому изможденные рудокопы поплелись наверх, собираясь в неспешную вереницу, направляющуюся к бревенчатому навесу.

Когда Ал Грон склонился над Фо Глою, почти все уже покинули яму, не дожидаясь удара бичом. Уразумев, что товарищу его на этот раз уже не подняться и заметив надсмотрщика, который направился к ним, удерживая на цепи беснующегося порска, Ал Грон поспешно взвалил Фо Глу к себе на плечи и, с трудом переставляя ноги, потащился по направлению к черному склону. И надсмотрщик, повернув в другую сторону, зашагал туда, где корчился, пытаясь встать на ноги, еще один несчастный.

Преодолев несколько уктасов, Ал Грон выбился из сил и оглянулся. Надсмотрщик был достаточно далеко. Как мог, осторожно, славный цлиянин опустил товарища на черную груду и грязным рукавом размазал по лицу пот. И в этот лум где-то поблизости, совсем рядом раздался звук, заставивший его с изумлением обернуться.

Ал Грон невольно сделал шаг в ту сторону, склонился и внимательно оглядел здоровенную фигуру, прикованную к огромной тележке при помощи обруча и массивной цепи. Неведомый богатырь, развалившийся возле тележки, просто спал, сотрясая воздух тяжелым болезненным храпом.

Прежде Ал Грону доводилось слыхать от разговорчивого Хор Шота о каком-то несчастном, прикованном к своей тележке, которого и на ночь оставляют в яме, но видел его он впервые. Если верить Хор Шоту, бедняга был разом слеп, глух и нем, каковое несчастье, по мнению опытного карманника, следовало приписать зловредным чарам.

Выглядел прикованный богатырь ужасно. Лицо его, заросшее густой бородою, покрывал слой несмываемой черной грязи. Глядя на едва скрепленные между собой черные рваные полосы, свисавшие с могучих плеч, трудно было поверить в то, что когда-то они были белоснежным цинволевым тисаном. В столь же плачевном виде пребывали штаны, особенно в нижней части, где сквозь огромные дыры виднелись разбитые в кровь колени. Даже тарилановые сапоги, как можно было догадаться, хорошей работы, не выдержали и истрепались настолько, что из дырявых носков высовывались грязные пальцы.

Тут богатырь, заставив Ал Грона невольно вздрогнуть и отшатнуться, тяжко вздохнул и повернулся на бок, громыхнув чудовищной цепью. Подметка правого сапога, как видно, и до этого державшаяся на гнилой нитке, совсем отошла и повисла, обнажив сравнительно чистую ступню. А Ал Грону почудилось, что мизинец богатырской ноги в лучах солнца, напоследок прорвавшихся сквозь темные клубы, сверкнул золотою полоской. Не в силах побороть любопытство, он опустился на колени и, бережно придержав ступню спящего великана, оттер с нее грязь ладонью. А затем приблизил глаза к загадочному мизинцу.

На какой-нибудь лум он потрясенно застыл, но быстро очнулся, зачерпнул горсть черной пыли и тщательно замазал то, что ему случайно открылось. Потом он снова взвалил на плечи Фо Глу, издавшего слабый стон, и потащил его по склону вслед за медленной вереницей узников.

– Плохи его дела, – сказал, придержавший место для троих Хор Шот, пособляя уложить охваченного жаром Фо Глу на землю. Ал Грон успел вовремя: как только он со своею ношей ступил под навес, хлынул проливной дождь и снаружи на бревнах повисли, суетясь, холодные струи. А это означало, что надсмотрщики, как всегда напившись допьяна, не высунут носа из своей теплой казармы, чтобы накормить узников, а только на ночь пустят дюжину голодных порсков на цепях вокруг навеса. То был испытанный способ охраны, и желтые клыки полудикого зверя служили надежнее самой высокой ограды.

Хор Шот куда-то исчез и вновь появился, осторожно переступая через бесчувственные тела, лишенные на этот раз даже обычного подкрепления ничтожной похлебкой. На вытянутых руках, крепко прижав локти к тщедушному телу, он нес деревянную плошку с дождевою водой. Вдвоем с Ал Гроном они омыли лицо и грудь несчастному страдальцу и, когда он пришел в себя, дали ему напиться,

– Послушай меня, Фо Гла! – горячо зашептал возбужденный своим открытием Ал Грон. – Ты помнишь о слепоглухонемом великане, про которого говорил Хор Шот?

– Кажется, что-то припоминаю, – едва слышно ответил Фо Гла.

– Так вот, это не простой агар! Это чрезвычайный посланник. При нем – путевой перстень царевича с клакталовой леверкой!

– Не может быть. Ты бредишь, или тебе померещилось…

– Поверь мне, старый товарищ! Я видел перстень своими глазами на мизинце его ноги. Разумеешь? Только потому он и уцелел, что находится в столь странном месте. И мне бы его не видать, кабы подметка сапога вовремя не отвалилась!

Фо Гла почувствовал, что сказанное Ал Гроном очень похоже на правду, и его единственный глаз загорелся твердым сухим огоньком.

– Ты помнишь, чему нас учил премудрый Кта Галь? – произнес он слегка окрепшим шепотом.

– Как же мне не помнить! Его слова не вышибить из наших голов и обухом топора! «Если встретишь владельца перстня живым – служи ему как господину. Если же мертвым – доставь его тело со всем, что на нем, к подножию царского трона!»

– Так вот, я надеюсь, для тебя это не просто слова и ты сделаешь все им согласно.

– Я готов бежать вместе с царевичевым посланником, чтобы доставить его к Син Уру, готов хоть нынче же ночью. Но как же мне быть с тобою?

– Без меня тебе не обойтись, это верно, – прошептал Фо Гла, и его искалеченное лицо осветилось подобием грустной улыбки. Он повел глазом в сторону и обратился к Хор Шоту. – Послушай, друг. Не мог бы ты показать нам теперь же ту вещь, о которой как-то обмолвился, помнишь?

– Вспомнить – нехитрое дело, когда, кроме этой вещицы, иного имущества нет, – глубокомысленно заметил бывалый саркатский мошенник и вновь ненадолго скрылся.

Вернувшись на сей раз, он наклонился поближе к огоньку маленького тайтланового светильника с фитилем из одежных ремков. Этот светильничек питался скарельным маслом и был изготовлен Ал Гроном, который теперь склонился над ним по знаку Хор Шота и увидел, как в неверном мерцающем свете, высунувшись из грязной тряпицы, сверкнуло заточенное железо. Неведомо где отыскав или оторвав от одной из тележек кованную полоску, Хор Шот тайком по ночам терпеливо трудился над нею, и наконец у него получилось нечто вроде укороченного тесака шириною в два пальца. Рукоятка этого примитивного оружия была плотно обмотана засаленной скрученной тряпкой и вполне удобно ложилась в ладонь.

– Вот и ответ на вопрос, – прошептал Фо Гла, с трудом приподняв и тут же уронив голову. – Но следует торопиться. Нынче удобная ночь. Эти проклятые стрикли и не подумают выползать из своей конуры. Дождь смывает следы. И кроме того, вряд ли я протяну до утра, а мертвечиной порсков не приманишь.

– Что ты хочешь сказать, несчастный? Уж не бредишь ли ты?

– Или вы не уразумели, почтенный Ал Грон? – вмешался Хор Шот, с детства не отличавшийся щепетильностью. – Дело-то очень простое. Перережем вашему приятелю горло, пока еще дышит – а он, видать, все равно не жилец, – разделаем труп на несколько кусков и бросим их порскам. А покуда они дерутся из-за агарского мясца…