Что считалось самым важным в стае? Добыча пищи. Чтобы прокормиться сегодня, быть довольным собой и своей охотой и набраться сил перед завтрашней охотой, которая даст возможность быть сытым завтра. Вожак стаи Герро не убивал ушастого зайца, или юркую лису, или другую дичь только для того, чтобы окровавить зубы, погасить блеск жизни в глазах животных, а потом уйти, бросив мертвое тело. Тому же он учил молодых волков. Но как поступать с Человеком? Это ведь добыча не из обычных.

— Волк из моей стаи никогда не нападает на Человека первым, — учил молодых вожак Герро.

— Почему? — непочтительно вмешивался Ярро.

— Потому что Человек опасен. Сладость его мяса и соль его крови, аппетитный хруст его костей не стоят того страха, который охватит все твое существо, когда ты будешь идти по его следу, бросаться на него, сбивать его наземь.

— Можно подумать, Человек — лучший друг волка, — задирался Ярро в щенячьей злости на отца, но вожак стаи не опускался до спора с несмышленышем. В конце концов, каждому из волчат предстоит самому убедиться в правильности его уроков, усвоив уроки тайги, охоты, жизни, наконец… Им еще предстоит узнать, что и грязно-бурый, косматый, с короткой мордочкой енот, и плотный, жирный барсук, и стремительная, всегда испуганная тонконогая косуля, и суетливая мышь — не просто Пища, но и Соседи, которые, как ни странно, нужны тайге не только для того, чтобы накормить волчью стаю. И высоченные кедры, и будоражащие змееподобные лианы лимонника, и ядовитые красные шарики волчника — тоже Соседи, равновеликие для тайги. У каждого из животных и растений свой мир, своя жизнь и свои заботы… В этом было нечто высшее для Герро, но объяснить это он не смог бы никаким образом. Да и зачем объяснять? Это — опыт охотника, и дает его не знание, а сама жизнь. Поэтому Герро снисходительно отмалчивался.

Однажды они вдвоем побежали к маленькой речке. Она была пестрая, переливчатая, ее запахи звонко струились и заливали все вокруг.

Герро и Ярро были сыты и легли погреться на отмели. Герро клонило в сон, но, заметив, как напряженно смотрит в чащу, словно видит там врага, Ярро, провыл, зевая, — и потерял всякую надежду на спокойный отдых:

— Почему ты хочешь убить Человека?

— Я ненавижу его! — прорычал Ярро.

— За что? Ведь ты никогда не видел его, а ненависти к Человеку нет в крови у волка.

— Разве никто из волков никогда не убивал Человека?

Герро завозился, ложась поудобнее:

— Было такое, было… Когда Человек находит логово и забирает волчат, мать защищает своих детенышей, убивая Человека. Когда Человек со своими палками, выпускающими громы и молнии, идет по следу волка и несет ему смерть, волк спасает свою жизнь, убивая Человека. Когда в стужу трещат деревья и не найти бегущего по тайге куска мяса, а свежий след пахнет одиноким Человеком, волк добывает пищу для стаи, убивая Человека. Ведь когда у Человека нет громов и молний, он не так опасен. Он не умеет быстро бегать, лапы его лишены когтей, не могут нанести сильный удар… И все-таки волк убивает Человека без ненависти.

— У-у-о! — взвыл Ярро. — А разве постоянный страх перед Человеком не рождает ненависти к нему?

Герро то взглядывал на Ярро, то отворачивался. Вода играла под солнцем, нагоняя дрему. Щенок прав… Какое же еще чувство можно испытывать к тому, кого привык всю жизнь бояться?

Он сонно прищурился. Ярро, крепко уперев в землю сильные, напряженные лапы, смотрел на старого волка сверху, опустив оскаленную морду.

— Вы, волки, ты, мой отец, волк, ненавидите Человека за тот страх перед ним, который носите в себе, который носили и ваши предки. Извечный страх! Моя Мать, собака, ненавидит Человека за то зло, которое он ей причинил. И вы, и она родились, не зная этой ненависти. Она пришли позже, ее принесло течение жизни, как вот эта река несет весной льдины, а в бурю — подмытые с корнем стволы. И только я, сын собаки и волка, ненавижу Человека за то, что он Человек. За то, что он существует!

Герро готов был укусить этого щенка.

— “Мой отец — волк! Моя мать — собака!” А сам-то ты кто? Сам-то ты ни волк, ни собака, а туда же! Что ты знаешь о ненависти? Откуда тебе это знать?

Солнце горело в голубом большом-большом небе, которое, наверное, даже быстрым ногам Ярро не обежать от восхода до заката. Кора лиственниц блестела и переливалась. Тайга была еще зелена, источала летние запахи, но скоро придет осень, листья начнут умирать. Ярро смутно завидовал деревьям и медведям: засыпая на зиму, они просыпаются весной. Как будто умирают и рождаются снова. А вот когда он, Ярро, погибнет, это уже навсегда. Он не проснется больше. О, если бы удалось раньше убить Человека! Только ему понятно это неистовое желание. Только ему!

Он сверху вниз горделиво посмотрел на Герро:

— Я выше вас всех! У каждого из вас есть маленькое имя: пес, волк… Я ни пес, ни волк — да! Я волк и пес! Только меня можно назвать одним большим именем. Я — Зверь!

Начало зимы выдалось ветреным, снегопадным. На сером, будто бы неохотно наступающем рассвете воздух становился мягче, влажнее, а потом задувал ветер. Сначала еле-еле, а потом все сильней и сильней. Он наносил запахи встревоженных непогодой зверей, а вскоре уже ничего нельзя было разобрать, потому что струи стремительно летящего снега забивали ноздри и глаза. Охотиться было почти невозможно: буран утихал только на короткое время перед рассветом.

Вскоре метель неожиданно резко стихла, чтобы больше не возобновляться. Улегся ветер, небо словно бы стало выше, по нему неслись, чередуясь, клочья белых и серых облаков — верховик не утихал, но тайгу уже не трогал. В такой день можно было бы подумать и об охоте: волки проголодались, но Герро прежде всего решил обойти угодья стаи и восстановить границу. С собой вожак взял Ярро.

Это был длинный и долгий путь. Снегу, рыхлого и влажного, выпало так много, что бежать стало почти невозможно. Приходилось в основном передвигаться прыжками, взрыхляя сугробы. Сердце Ярро больно билось, дыхание стало жгучим. Горло пересохло. Он часто хватал зубами снег, старался поспеть за отцом, который неутомимо прыгал впереди, весь белый в куржаке, останавливаясь то у крупных деревьев, то у занесенного бурелома, поднимая заднюю ногу: метил границу охотничьих владений стаи. Потом отца сменил запыхавшийся Ярро.

Наконец он устал так, что уже почти ничего не видел. Ему все время хотелось лечь… Но вот вдруг отец насторожился. Замер. Вскинул голову, уши стали торчком. Тело напряглось. Ярро не мог справиться с дыханием, но Герро, покосившись в его сторону, угрожающе обнажил клык.

В тайге было тихо-тихо, лишь, поскрипывая, терлись друг о друга голые ветви в вершинах деревьев. А прямо на волков тянуло кружащим голову ароматом пищи! Ярро уловил запах распаленного скачкой по сугробам и бурелому изюбра, его чуть отдающее горячей хвоей дыхание.

Вскоре он появился перед глазами. Голова закинута назад, широкая грудь залеплена снегом, спина круто заиндевела. Огромные рога.

Изюбры часто бродили здесь, на гористом склоне сопки. Особенно осенью, когда у них начинался гон и они носились по тайге, не разбирая троп, не чуя опасности. Но, наверное, из-за обильных снегопадов стадо изюбров не могло уже прокормиться на прежнем месте. Обычно зимой они спускались с редколесных хребтов в долины, где легче найти корм. А этот забрел на сопку. Так или иначе, но изюбр ничего не найдет здесь, а вот волки, похоже, нашли добычу.

И тут изюбр их учуял. На миг он застыл, угрожающе нагнув рога. Герро протяжными прыжками приближался к нему, будто собираясь атаковать в лоб, а тем временем Ярро обходил изюбра сбоку. Рыхлые сугробы и бурелом замедляли его бег — изюбр скосил налившийся кровью глаз и увидел Ярро. Будь спереди только один волк, изюбр обязательно попробовал бы на нем свои копыта и рога. Но связываться с двумя ему не хотелось.

У него еще есть возможность уйти и оставить с носом этих двух серых наглецов.