251

Весьма примечательно, что в первом варианте лицевой истории римских императоров повествование строилось исключительно на известиях Еллинского летописца, вставок из Русского хронографа там еще не было. Эти известия были вмонтированы в уже готовую рукопись, вероятно, по прямому указанию Грозного царя Иоанна Васильевича (а кто бы решился сделать это без его воли и ведома?). У Грозного были особые причины для пристального интереса к этому периоду. Как известно, теория происхождения московских государей от колена Августа-кесаря была официальной доктриной московской дипломатии. Сам царь Иван время от времени напоминал в своих посланиях к «худородным», по его представлениям, европейским государям о высоком происхождении московского правящего дома. Особенно актуальной эта доктрина была в условиях длительной и острой борьбы за признание царского титула московских правителей. В подобной ситуации каждое новое известие о прародителе Грозного Августе должно было приобретать в глазах царя особую ценность — ведь в нем могли содержаться какие-то сведения, подтверждающие официальную генеалогию русских государей. Естественно поэтому, что в 1560 — 1570-х гг. отнюдь не творения отцов церкви (они и без того имелись в достаточном количестве), а именно сочинения Тита Ливия и Светония, если они были в царской библиотеке, переводились бы в первую очередь.

Замысел грандиозной всемирной истории вызрел в окологрозненских кругах, вероятно, в 60-х гг. Тогда же началось и исполнение его. Именно этим периодом датируют исследователи начальную часть Лицевого свода, содержавшую тексты библейских исторических книг. Работа над написанием и иллюстрированием этой части происходила, судя по всему, не особенно спешно, так как по ходу дела менялись принципы оформления рукописи, стиль и техника иллюстраций, принципы и приемы расположения миниатюр и текстовых фрагментов на плоскости листа и т. д. Только к концу переписки и иллюстрирования первых восьми библейских книг сформировалась та совокупность приемов оформления, которая затем выдерживалась во всех остальных разделах Лицевого свода. Только после этого работа была резко ускорена: над памятником стали трудиться сразу три группы, параллельно оформлявшие три раздела — Троянскую историю, Книги царств из Библии с продолжениями и Александрию с продолжениями. Как удалось установить в результате довольно трудоемкого исследования, написание и иллюстрирование этих разделов Лицевого свода производилось не ранее первой половины 1570-х гг.

Между тем именно во второй половине 1560-х гг. (но никак не позднее середины 1570 гг.), согласно Хронике Ниенштедта, царская библиотека с повеления Грозного была показана пастору Веттерману. Показ книг из состава царской библиотеки сопровождался предложением перевести некоторые из них. Таким образом, обращение к переводческим услугам Веттермана можно поставить в связь с начавшимися работами по составлению лицевых летописей. Не ожиданием ли переводов новых текстов было обусловлено столь медленное вначале движение трудов книгописцев и художников?

Однако Веттерман, согласно Ниенштедту, отказался от переводов, тогда как

252

Аноним Списка Дабелова будто бы перевел Светония и должен был перевести еще и Тита Ливия. На это обстоятельство весьма последовательно указывали скептически настроенные ученые, усматривая в нем одно из доказательств подложности документа. В частности, по мнению С. А. Белокурова, перевод Светония должен был непременно как-то отразиться в литературе той поры. Поскольку же нет ни текста перевода, ни следов его, то известие Анонима признавалось не заслуживающим, внимания. Так ли это, однако, на самом деле?

Соответствующая фраза Анонима («Suetonius Kayser-Geschichten, оосk von my oeversettet») традиционно, со времени Ф. Клоссиуса переводится как «Светониевы истории о царях, также мною переведенные».Конструкция фразы оригинала (если она верно передана Дабеловым), требует использования страдательного залога. Этому вполне удовлетворяет форма глагола — причастие П от oeversetten. Но управляющий глагол, обозначающий оттенок действия, опущен автором (не потому ли, что у Дабелова был черновик документа?). Перевод этой фразы совершенным видом обязателен лишь в том случае, если Аноним предполагал использовать результативный пассив, т. е. если управляющим был глагол sein. Если же управляющим был глагол werden, то вполне допустим, более того — предпочтителен перевод несовершенным видом: не переведенные, а переводимые, переводившиеся. Разница, как видно, заметная: незавершенность действия, может быть, и объясняет отсутствие в русской письменности следов перевода Светония. Если принять такую интерпретацию, то показания Анонима сближаются с рассказом Веттермана и его спутников. Не исключено, впрочем, что рассказ Анонима отражает вторую, постветтермановскую попытку перевода нужных книг: в основу хронографической части Лицевого летописного свода был положен Еллинский летописец, работа над которым началась уже после отказа Веттермана от переводов, но добавления из Хронографа были сделаны лишь по завершениисоответствующего раздела — не потому ли, что и вторая попытка не принесла позитивного результата?

Обретение Списка Дабелова и последовавшая затем его утрата сопровождались целым рядом темных обстоятельств. Это в глазах многих исследователей служило одним из аргументов в пользу признания фальсифицированности документа. Однако история архивов и рукописных собраний зримо показывает любому непредубежденному человеку, что подобная ситуация никак не исключение, а скорее наоборот.

На протяжении столетий существования библиотек и архивов не только отдельные памятники, но и целые фонды неоднократно меняли место своего бытования. В ХVII в. многие монастырские библиотеки испытали на себе последствия властного управления патриарха Никона. В ХVIII в. целые архивы перевозились из старой столицы в Санкт-Петербург. Со второй половины ХVIII в. происходят грандиозные перемещения памятников письменности, обусловленные археографической работой организованных и самодеятельных собирателей. До сих пор не выяснены до конца обстоятельства находок многих памятников и рукописей, в том числе таких, как Слово о полку Игореве (в огромной литературе, посвященной Слову, неоднократно поднимались

253

вопросы истории рукописи, содержавшей памятник, причем гипотезы и догадки, выдвигаемые разными авторами, были взаимоисключающими). Казалось, что история обретения рукописи Слова заметно прояснилась после издания в 1976 г. интересной книги Г. Н. Моисеевой, однако сплошной анализ учетных документов Спасо-Ярославского монастыря, осуществленный Е. В. Синицыной, исключает сумму гипотез Г.Н.Моисеевой. Лаврентьевская летопись (не известно точно ни место ее бытования до поступления в частное собрание А. И. Мусина-Пушкина, ни время поступления памятника в Императорскую публичную библиотеку), Ипатьевская летопись (в каталогах Библиотеки Академии наук рукопись прослеживается с 1818 г., однако есть литературные данные, свидетельствующие о ее пребывании в библиотеке уже в 1760-е гг.), лицевая Радзивилловская летопись (традиционно считалось, что лицевой манускрипт был привезен в Петербург в 1761 г., однако есть данные, указывающие на то, что рукопись была в Академической библиотеке еще до начала Семилетней войны). А ведь

перечисленные памятники являются сверхуникумами и уже в силу этого своего статуса привлекают особо пристальное внимание ученых.

Часто имели место и обратные явления — исчезновения рукописей, сведения о которых были введены в научный оборот. До сих пор остаются неизвестными многие источники В. Н. Татищева, М. М. Щербатова и Н. М. Карамзина. На какое-то время выпадали из поля зрения и считались утраченными такие сверхраритеты, как Библейский кодекс Матфея Торопчанина (впервые был упомянут в литературе в 1859 г,, затем пропал и «выплыл» на свет Божий только в 1910 г.), Новороссийский список Новгородской четвертной летописи (введен в научный оборот в 1871 г., использовался исследователями и издателями в первой четверти ХХ в., затем исчез и лишь после Великой Отечественной войны поступил в Академическую библиотеку). Случается, что бесследно исчезают и в наши дни не только отдельные рукописи, но и целые коллекции (особенно в периферийных хранилищах). Может последовать возражение; это архивное настроение было характерно только для российских порядков, тогда как в ливонском Пернове документы из архивов просто так не исчезали и не возникали неведомо откуда. Никоим образом, почтеннейший читатель, никоим образом. Источниковеды — такова уже специфика их предмета — знают, что во всех архивах и библиотеках всех стран, не исключая и искони педантичной Германии, беспорядков в архивах на протяжении последних столетий было неисчислимое множество. Впрочем, что говорить о прошлом — в наши дни подчас уничтожаются важнейшие документы едва ли не вагонами — и ничего... А Пернов, между прочим, хотя и имел ливонское прошлое, но ко временам Дабелова уже давным-давно благополучно пребывал в составе Российской империи, и порядка там было не многим более, чем в иных ее губерниях.