Хоть еще не прибыл Алпамыш-Хаким,

Веселы они как будто вместе с ним.

Все они его высматривать идут,

На дорогу вышли — смотрят, — гостя ждут…

Выехав из пастушьего загона, увидел Алпамыш необыкновенно высокий крутой холм, находившийся во владениях хана Тайчи. Холму этому именование было Мурад-Тюбе. Не каждый, чело-век способен был тропу через Мурад-Тюбе протоптать.

Решил Алпамыш испытать счастье свое такой приметой: «Направлю-ка я коня своего на этот холм. Если он, высоты не испугавшись, поднимется на вершину, значит, тотчас по приезде на место получу я возлюбленную свою. Если же конь мой испугается крутизны холма и заупрямится, значит — не судьба мне получить свою Барчин. Зачем же мне тогда напрасно ехать к ней — в дураках оставаться?»

Направил он коня прямо на холм, — поскакал Байчибар вверх, ни на миг не задумавшись, — топот копыт его заглушил бы топот сорока тысяч коней. Алпамыш так обрадовался, словно бы он уже получил свою возлюбленную. На вершину холма поднявшись, посмотрел он — увидел вдали становище десятитысячеюртного народа конгратского. Коня своего на подножный корм пустив, лег Алпамыш наземь, локтями упершись, лицом — к дому Байсары…

А калмык Караджан, сон недавно видевший, проснулся в час утреннего намаза — и тотчас же стал произносить святую калиму. Девяносто без одного батыров калмыцких, услыхав, что Караджан мусульманскую молитву читает, в ужас пришли — и говорят:

— Э, нож этот кухонный, этот красный перец — Караджан с ума, как видно, сошел! Оставим его, поедем-ка на озеро.

Выехали они на охоту. А Караджан с тринадцатью своими дружинниками тоже на охоту направился в степь. Едет он прямо по направлению к Алпамышу. Чубарый конь Алпамыша, кормившийся на Мурад-Тюбе, посмотрел — увидел: четырнадцать смутных теней приближаются со стороны калмыцкой страны. Как только увидал их Байчибар — трава, которую жевал он, поперек горла стала у него. Вот что в голове его промелькнуло в это мгновение:

«Если приближающиеся кони тулпарами окажутся, а седоки — окажутся врагами, и если Алпамыш, вскочив на меня, скрыться от них захочет, а они нагонят нас — ведь это может кончиться смертью единственного сына несчастного старика Байбури!»

Чубарый конь еще пристальнее стал всматриваться в приближающихся — и увидел, что все четырнадцать едут вразвалку, — копыта коней их в земле увязают. Это увидав, стал Байчибар траву с хрустом уминать, про себя думая: «Если так — значит, погнавшись за ними, я догоню их; значит — спасусь от них, если убегать придется; значит — спасу человека, на мне сидящего, если только сама смерть за горло его не схватит!..»

А Караджан с махрамами своими приблизился уже к самому подножью Мурад-Тюбе. Смотрит он, видит — на вершине холма кто-то облокотившись лежит, как Юсуф — красивый,^[18] как Рустам — могучий, а около него конь чубарый похаживает, сухой вершинной травой питается. Подумал Караджан: «Человек этот не из наших краев: если бы у нас такие джигиты были, было бы у нас тогда всем царствам царство. Да и не встречался он мне никогда раньше. Не тот ли это самый достойный джигит Алпамыш, из Конграта едущий, которого мне во сне показали его родственники и предки-покровители и с которым они сдружили меня во сне?..»

Подумав это, обращается Караджан к Алпамышу с таким словом:

— Под тобой на сто ладов играет конь.

Грозно величав, ты для врагов — огонь.

Добрый путь! Куда ты едешь, байбача?

Птицей, прилетевшей из далеких стран,

Конь твой запыхался, грозный пахлаван!

Гнев твой леденит, как северный буран.

Сам орлом могучим прилетел сюда

Из какого ты орлиного гнезда?

Путь, батыр, откуда держишь и куда?

Видно, ты тоской-печалью обуян.

Думаю — в хурджуне у тебя коран.

Ты откуда сам, красавец-пахлаван?

Любит смелый кобчик сесть на косогор.

Ростом ты — Рустам, и если вступишь в спор,

Силачам любым ты дашь в бою отпор.

Шаху пред тобой быть пешим — не позор.

Путь куда, скажи, ты держишь, бекбача?

Ясной красотой подобен ты луне,

Две твоих брови — два лука на войне.

Соколиная твоя видна мне стать.

То, что ты богат и знатен, видно мне

По тому, как важно едешь на коне.

Из каких ты мест, красавец-байбача?

Из какого ты алмаза сотворен?

Неужели был ты женщиной рожден?

Ныне ты в гнездо какое устремлен?

Если ты рожден был от людей земных,

То желаний нет несбыточных для них.

За какую святость ты им богом дан?

Ястребинопалый, из каких ты стран?

Храбреца такого вижу в первый раз.

Ты скажи мне, где родился, где возрос?

Сам же я — калмык, мне имя — Караджан.

Вижу, как чиста печаль твоя-тоска,

Цель твоя-мечта, я вижу, высока.

Ты скажи, куда ты едешь, бекбача?

Алпамыш, обратясь к Караджану, так ему ответил:

— Знай, я был главой народу своему,

Золотой джигой я украшал чалму.

Летом скот водил на берегах Аму.

Знай: тюря Конграта говорит с тобой!

С коккамышских вод я как-то упустил

Утицу одну — и крепко загрустил.

Сокол я, что ищет утицу свою…

^[19]

Изумрудами оправлен мой кушак,

Кованый булат — могучий мой кулак,

Пестунец Конграта, я батыр-смельчак.

Те, к кому стремят меня мои крыла,—

Знай, что их коням нет счета и числа.

Знай: на Алатаге некогда была

Скакунами их покрыта вся яйла.

Та юрта, что сорок тысяч стад пасла,

Самой неимущей в их краю слыла.

С теми же стадами вдаль давно ушла

Та верблюдица, что страсть мою зажгла.

Нар-самец, ищу верблюдицу свою…

Я, по ней скорбя, тоскою захлебнусь.

Полугодовым путем за ней стремлюсь.

Раньше, чем весна пришла, уже ярюсь,