Если б он услышал имя «Алпамыш»,

Ты уже висел бы там, где ты стоишь.

Нам ты это все напрасно говоришь,—

Помни: мы не знаем слова «Алпамыш»!

Услыхав эту речь, Алпамыш подумал: «Дай-ка я покажу им себя!» Подумал — и руку положил на алмазный булат.

«Э, — сказали караванщики, друг на друга посмотрев, — странник этот в уме ли не тронулся? Беды не наделал бы!»

Растерялись они, головы у них от страха помутились, — на кучки они разбились.

Приблизился к ним Алпамыш, сказав:

— Меж собой о чем вы шепчетесь тайком?

Если Алпамыш и не был вам знаком,

Познакомить вас могу с его клинком, —

Изрублю — жалеть не буду ни о ком!

Сладкая моя душа мне не сладка!

Слишком, видно, память ваша коротка.

Ради вас в зиндане я семь лет лежал,

Из темницы вражьей храбро убежал.

Знайте же, что я — тот самый Хакимхан!

Сколько я мечом врагов уничтожал!

Весь калмыцкий край передо мной дрожал!

Думаете, даром я вас вопрошал?

Думаете, в шутку смертью угрожал?.. —

Хакимхан в тот час был страшно разъярен.

Своего коня мгновенно вздыбил он,

Свой булат алмазный вырвал из ножон —

Караванщикам сулит погибель он.

Души тех людей от страха вышли вон.

Каются — и каждый рад бы в этот миг

Вырвать сам себе лукавый свой язык, —

Прок-то в покаяньи позднем невелик:

Вылетело слово — не влетит назад!

Молят, но Хакима беспощаден лик,

Молнии грозней Хакима грозный взгляд,

Молвит он в раздумьи, свой держа булат:

«Осень не настала — не увянет сад.

Дать пощаду им — Ултана известят:

Если окаянный этот пес Ултан

Будет знать, что я вернулся жив-здоров,

Он убьет меня иль заточит в зиндан,

Угнетатель подлый, самозванный хан!..»

Будучи столь сильным гневом обуян,

Перебить решил он встречный караван.

Бросившись на них с намереньем таким,

На душу тяжелый грех берет Хаким.

Караванным слугам было невдомек, —

Кто б его узнать в таком обличьи мог?

Если для несчастья наступает срок,

Сколько слов пустых наговоришь невпрок!

Видя, что конец их смертный недалек,

Потеряв рассудок и не чуя ног,

С воплем — кто куда — бросаются они,

Под обрыв крутой спасаются они.

Но крутой овраг Хакиму нипочем, —

Он их достает и там своим мечом.

Что несчастным делать с грозным силачом?

Всех переловил, убил под кручей он,

Трупы навалил огромной кучей он,—

Столь ужасным гневом был он ослеплен!..

Едет дальше грозный сокол, бек Хаким,

Едет на Чибаре он путем своим.

Ночь темна, а день затмила пыль, как дым.

Байчибар бежит по тропочкам крутым,

Видит перед собой летовку Байчибар.

Весело заржав, он удила грызет, —

Несомненно местность эту узнает:

Видимо, на этих пастбищах гулял…

Слышат Байчибара голос табуны —

Ржанием его они возбуждены, —

Сбились кони в кучи и ответно ржут,

Голос Байчибара, видно, узнают,—

Весть ему из рощ укромных подают.

Дом батыра цел, благоустроен будь! —

Хан конгратский держит на Чибаре путь.

Сивая кобыла, Байчибара мать,

Сына голос разве может не узнать?

Пленником ему пришлось, бедняжке, стать!

Как не поспешить ей сына повидать!

Только о Чибаре вспомнила она,

И от своего отбилась табуна —

В сторону дороги Сивая бежит.

А за ней слуга из табуна спешит,

«Курухайт! Курхайт!» — тревожно он кричит

Выбился из сил — беспомощный стоит, —

Видит, что кобылу он не возвратит…

Ржанье кобылицы услыхал Хаким —

Сивая пришла и стала перед ним.

Думает Хаким: «Хотя и тварь она.

Все же материнских чувств не лишена!»

Вздох тяжелой боли грудь его потряс —

Жарким ливнем слезы хлынули из глаз.

И сказал Хаким, душою сокрушась,

Своему Чибару слово он сказал:

— Добрая моя лошадка, Байчибар,

Преданный мой спутник, резвый мой тулпар,

Радость мне твою ужели не понять,

Но не в силах зависть я к тебе унять:

Сразу встретил ты свою старушку-мать!

Боль мою, Чибар, обязан ты понять, —

К дому моему помчать меня скорей,

И, как ты, я встречусь с матерью своей!.. —

Сына увидав, счастливая теперь,

Ржет еще зычнее Сивая теперь.

И семь раз Чибара обежав кругом,

Вся дрожа от счастья, стала пред сынком.