Кардиналов называют «князьями церкви»; лишь немногие из них за последние 300 лет являлись «князьями» в большей степени, чем Пачелли. Когда 18 мая 1917 года он выехал из Рима в Мюнхен, его поезд включал дополнительный опечатанный вагон, спешно доставленный из Цюриха; в вагоне находилось 60 ящиков с провизией, поскольку в Германии рационы военного времени должны были раздражать хорошо известный всем изысканный вкус нунция. Его личное купе — роскошь, особым законом запрещенная во время войны, — пришлось специально затребовать у руководства итальянских железных дорог, а всем станционным смотрителям на пути от Рима до швейцарской границы приказали проявить повышенную бдительность. Шестью неделями позже аналогичным образом он совершил путешествие в Берлин, где обсудил мирный план папы Бенедикта сперва с имперским канцлером, Теобальдом фон Бетман-Гольвейгом, а затем с самим кайзером Вильгельмом. Неудивительно, что переговоры закончились ничем: никакого соглашения быть не могло, когда каждая из сторон надеялась на победу Пачелли вернулся в Мюнхен и вновь посвятил себя миротворческой деятельности.

Следует сказать, что на этом поприще он усердно трудился, посещая лагеря военнопленных, раздавая продовольственные пайки заключенным, подавая духовную помощь когда и где только мог. Лишь один эпизод оставляет гнетущее впечатление: когда Пачелли получил адресованную папе просьбу главного раввина Мюнхена употребить все свое влияние ради того, чтобы вызволить итальянскую партию пальмовых ветвей, в которых его паства нуждалась в преддверии праздника кущей, оказалось, что эти ветви были закуплены, но задержаны в Комо. Пачелли ответил, что, хотя он и направил просьбу раввина в Рим, тем не менее он опасается, что ввиду трудностей военного времени, а также из-за того, что у Святого престола нет дипломатических отношений с итальянским правительством, едва ли что-либо будет сделано вовремя. Однако Гаспарри он конфиденциально сообщил: «Мне кажется, что в этом деле следует оказать евреям особое содействие не в виде чисто практической помощи, подразумевая права человека и гражданина, общие для всех людей, но прямо и непосредственно в целях содействия им в отправлении их культа».

В апреле 1919 года во время неразберихи, последовавшей за заключением перемирия в минувшем ноябре, трое большевиков — Макс Левин, Эжен Левине и Товия Аксельрод — захватили власть в Баварии. Там на короткий срок установился террористический режим, при котором иностранные посольства подвергались непрестанным нападениям; в результате дипломатический корпус принял решение делегировать своих представителей к Левину, чтобы заявить свой протест. Пачелли, в то время нунций, писал Гаспарри: «Поскольку мне было бы совершенно неприлично явиться к вышеупомянутому господину, я отправил вместо себя аудитора [некий монсеньор Шиоппа]… Сцена, которая предстала перед ним во дворце, была неописуема. Повсюду полный хаос, грязь и отвратительный запах… и среди всего этого множество молодых женщин сомнительной наружности (все поголовно еврейки), расположившихся во всех без исключения кабинетах в вульгарных позах и с непристойными улыбками на устах. Возглавляла этот женский сброд любовница Левина, молодая особа из России, еврейка и разведенная, которая всем заправляла. Именно ей нунциатура была вынуждена засвидетельствовать свое почтение, чтобы добиться результата. Этот Левин — молодой человек лет тридцати или тридцати пяти, тоже еврей из России. Бледный, грязный, с глазами наркомана, с хриплым голосом, вульгарного вида, омерзительный человек с лицом одновременно и умным, и лукавым. Он соблаговолил принять монсеньора аудитора в корвдоре, в окружении вооруженных охранников, одним из которых был горбун — его личный телохранитель. Со шляпой на голове и сигаретой в зубах он слушал то, что ему говорил монсеньор Шиоппа, время от времени бормоча, что он спешит и что у него есть более важные дела»[345].

За последние годы было много чего написано о «глубокой любви» и «восхищении», которые Пий XII испытывал к еврейскому народу. Две приведенные выше цитаты свидетельствуют о том, что все те, кто писал на эту тему, пожалуй, в известной степени сгущают краски. С другой стороны, что касается расизма, никто никогда не предъявлял папе никаких претензий. В 1920 году Пачелли сообщил Гаспарри о том, что чернокожие солдаты французской армии регулярно насилуют немецких женщин и детей в Рейнской области. Эти обвинения (причем не допускалось даже мысли, что белые солдаты могли творить то же самое) армия, разумеется, категорически отвергала; однако Пачелли продолжал настаивать на своем и требовал вмешательства папы. Четверть века спустя, уже будучи папой, он запросил в британском министерстве иностранных дел гарантий того, что «в составе гарнизона, который разместят в Риме после вступления в него союзных войск, не будет никаких “цветных”».

В марте 1938 года нацистская Германия аннексировала Австрию. Ровно год спустя, поправ Мюнхенское соглашение, немецкие войска были сосредоточены на границе с Чехословакией. И вот 6 марта 1939 года, спустя всего лишь четыре дня после своего избрания, папа Пий XII собственноручно пишет письмо Гитлеру: «Его Высокопревосходительству Адольфу Гитлеру, фюреру и канцлеру Германской империи! В самом начале Нашего понтификата Мы желаем выразить намерение сохранить связывающие нас с вверенным Вашему попечению германским народом узы глубокой и искренней дружбы… Мы молимся о том, чтобы Наше горячее пожелание германскому народу процветания и прогресса во всех областях с Божьей помощью полностью осуществилось».

Это письмо было не только первым, адресованным новым папой главе другого государства; мы располагаем свидетельством монсеньора Альберто Джованетти, одного из официальных историков Пия XII, о том, что «по своему объему и выраженным в нем чувствам оно кардинальным образом отличается от других официальных писем, отправленных Ватиканом в то время».

15 марта 1939 года немцы оккупировали Чехословакию. Неделю спустя Диего фон Берген, германский посол в Ватикане, сообщал своему руководству: «Я узнал из хорошо осведомленного источника, что предпринимаются настойчивые попытки, особенно с французской стороны, убедить папу присоединиться к протестам демократических стран против присоединения к Германии Богемии и Моравии. Папа категорически отверг эти домогательства. Он дал понять своему окружению, что не видит причины вмешиваться в исторические процессы, до которых церкви с политической точки зрения нет никакого дела».

И даже это было только начало. 1 сентября 1939 года вермахт вторгся в католическую Польшу, а двумя днями позже Великобритания и Франция объявили войну Германии. В течение следующих пяти недель поляки потеряли около 70 тысяч человек. Однако из Ватикана, несмотря на настойчивые обращения британского и французского послов, не прозвучало ни слова сострадания или сожаления, не говоря уже об осуждении агрессии. Это оглушительное молчание продолжалось вплоть до третьей недели октября, когда папа опубликовал свою первую энциклику — «Верховного Понтификата» («Summi Pontificatus»). В ней Польша наконец удостоилась упоминания: «Пролитая кровь неисчислимых человеческих жертв, в том числе гражданского населения, вопиет к небесам, особенно кровь поляков, народа, очень дорогого Нам. Это народ, который обладает правом на человеческое и братское сострадание всего мира по причине своей преданности церкви и благодаря тому рвению, которое он выказал в деле защиты христианской цивилизации, поэтому его заслуги навеки запечатлены на скрижалях истории».

Нет ничего удивительного в том, что союзники приветствовали обнародование энциклики; французская авиация разбросала над Германией 88 тысяч ее экземпляров. Для германского МИДа суть дела была вполне ясна. «Пий XII, — уведомляло министерство своего посла при Святом престоле, — перестал сохранять нейтралитет». Впрочем, следует отметить, что нигде в тексте энциклики нет ни одного упоминания ни о Германии, ни о нацизме, ни о евреях.