– Не могли бы мы начать дело о продаже прямо сейчас?

– Только после того, как вы составите соответствующую бумагу и образуете товарищество, в котором вы все сообща будете отвечать перед законом за ту сумму, которую вы собираетесь занять...

– Где мне взять бланк такого документа? – продолжал расспрашивать Котий.

– В конторе управляющего Итифора, в городе Вьенна, на улице Митиллиа, за театром.

– А вы не знаете, много ли желающих купить ферму? – задал еще один вопрос Котий.

– Я не занимаюсь догадками, – нетерпеливо ответил клерк, опять пожимая плечами и давая понять, что вопросов было слишком много. – Сообщение о секвестре пришло в контору позавчера, а распоряжение было составлено только сегодня. Управляющий Итифор займется этим делом с завтрашнего дня. Так что я знаю не больше вашего, единственное, что мне кажется очевидным, – это то, что ферма в хорошем состоянии. Поэтому...

– Я завтра же поеду во Вьенну, в ваше заведение, за бланком, – сказал Котий.

– Мы не продавцы лекарств или косметики, поэтому у нас не заведение, а контора...

Но постепенно клерк начал осознавать, что был не очень любезен, поэтому решил немного подсластить горечь. Однажды он уже получил пощечину от бывшего вояки, с которым говорил таким же тоном по поводу продажи арестованного скота, а этот детина на вид был редким силачом.

– Иногда мы берем с собой несколько бланков, – объявил он. – Я могу дать тебе два‑три.

При этих словах его коллега открыл большую деревянную коробку, стоявшую на земле и содержащую писчие принадлежности, и вынул специальные пергаментные листы.

– Разве вы не получите землю, – поинтересовался он, протягивая листы ветерану, – чтобы основать колонию, вы же вышли в отставку? Зачем покупать ферму, если долгие годы вам придется трудиться, чтобы выплатить ее стоимость?

Котий отдавал себе отчет, что у него не было достаточно времени, чтобы задать этот вопрос самому себе. Он понял, что находится под большим впечатлением от встречи с Суллой. И ему было необходимо купить это поместье, чтобы хоть что‑нибудь осталось от той дружбы, чтобы сохранилось созданное Суллой, чтобы были защищены его персидские пленники, о которых с такой теплотой он вспоминал в Риме. И наконец, золото, которое они везли в повозке спрятанным в мешках с кухонными принадлежностями, принадлежало Сулле.

Но конечно же он не мог этого рассказать чиновнику, который его расспрашивал.

– Это так, – сказал он, – нам должны выделить земли по берегу Рейна, но эта страна понравилась нам сразу же, как только мы здесь очутились, и мы бы здесь с удовольствием остались. И к тому же, – добавил он, – эта ферма принадлежала одному из таких же легионеров, как и мы...

– Одному из легионеров, который стал преступником, – парировал один из его собеседников.

– Как знать, правильно ли решили судьи! – запротестовал Котий. – А может быть, этот офицер стал жертвой мерзавцев, которые в Риме из доносов сделали себе профессию?

– Действительно, как знать? – эхом отозвался первый клерк, на сей раз вставший на сторону ветерана. – В Городе происходит всякое, но не все, что блестит, золото... И пожалуй, лучше жить здесь, чем там. Лучше бы этот Сулла остался обрабатывать свои поля, – заключил он.

* * *

Поздно вечером служащие Итифора уехали, ветераны помылись в термах и для своего ночлега в риге набили соломой мешки, которые возили с собой специально для таких случаев. Котий сел рядом с Тоджем на каменной скамье, стоявшей у стены риги. Один за другим ветераны ушли спать. Угли, оставшиеся от костра, разведенного персом для того, чтобы поджарить ягненка, еще тлели в темноте, озаряя красным светом лица ветерана и пленника.

Они не переставая думали о Сулле, образ которого преследовал их. Котий сообщил Тоджу, что решил купить ферму, и с его плеч свалилась страшная тяжесть, тут же исчезли гнетущие мысли, которые появились, как только он услышал о продаже фермы. Впрочем, Котий не сказал ему, что у них в повозке, стоявшей под навесом, было спрятано много золота, принадлежавшего бывшему офицеру, золота, которое он не станет класть в банк, чтобы ни у кого не возникло мысли спросить, откуда у ветеранов такое богатство и как они могут выложить наличные за подобное поместье. Тоджу не надо было этого знать. Ему достаточно знать, что он и его соплеменники не будут проданы незнакомцу, который не имеет никакого понятия о войне, сражениях и поэтому никогда не постигнет, что испытывают противники на поле смертельной битвы.

Тодж мгновенно проникся уважением к Сулле, когда тот не стал перерезать горло ему, побежденному персу; то же случилось и с Котием, который увидел, как бывший офицер один восстал против этого жестокого города, как будто попал в стан врагов. И этот сказочный дворец, с его садами и рыбными садками, и целая армия рабов... Как забыть все это – тогда в жизни останется только ходить за плугом и нагибаться, сажая овощи, а на горизонте видеть лишь одну и ту же равнину или одни и те же холмы?

И кто знал, умер ли на самом деле Сулла? Пока он будет жить в памяти товарищей, он не умрет... Каждый день, направляясь в поля на работу, они будут смотреть вдаль, на утреннюю дорогу, надеясь увидеть силуэт человека, едущего на лошади к ферме, – и это будет Сулла, возвращающийся домой...

Пока Котий думал об этом, к тлеющим углям подошла старая женщина на коротких ногах, со сморщенным, как увядшее яблоко, лицом. Она несла одну из тех трехногих табуреток, которыми пользуются, когда доят коров; несмотря на свой почтенный возраст, держалась она прямо.

Она поставила свой табурет с другой стороны костра и села.

– Кто эта старуха? – спросил Котий.

– Рабыня, которую никто не хотел оставлять себе и которую хозяин перекупил у соседа, когда тот распродавал рабов...

– Что она делает?

Тодж улыбнулся:

– Она умеет делать то, что дано не многим.

– Что именно?

– Предсказывать будущее. Возможно, через нее с нами говорят боги... – Перс умолк, а потом встал с каменной скамейки. – Я приветствую тебя, Котий, – сказал он. – Я буду мирно спать сегодня ночью, первый раз после стольких беспокойных ночей. Благословенный Хормуз прислал тебя к нам, и благодаря тебе и тем, кто тебя сопровождает, дурной Ахриман уходит от нас, хотя мы думали, что он наслал несчастье на остаток наших дней...

Котий покачал головой.

– Разве боги пожелали того, чтобы мы здесь остались? – произнес он. – После того, что ты рассказал мне о Сулле, я понял, что не смогу уехать отсюда...

Ветеран остался на скамейке один. Угли из красных становились белыми. Он смотрел на старуху, неподвижно сидевшую на своем табурете и поднявшую голову к небу, усеянному звездами. Кажется, что эта старуха, подумал Котий, принадлежит небу, земле – одним словом, Вселенной, а не только этой ферме. А то, что Сулла купил ее, хотя она была ему совсем не нужна, – не было ли это доказательством благородства его сердца? Эти бесконечные вопросы, которые задавал себе Котий, и груз всего того, что он узнал, войдя во двор фермы, усиливали усталость долгого пути от Рима. И он тоже встал со скамейки, чтобы пойти спать. Казалось, что старуха не заметила, как он уходил, она сидела в той же позе, обратив лицо к небу, где загорались все новые звезды.

* * *

Проспав несколько часов, Котий проснулся. Он почувствовал себя отдохнувшим, как это бывает с солдатами в походе, когда они быстро восстанавливают свои силы и через несколько часов уже снова готовы пуститься в путь или принять бой. Сквозь плохо пригнанные доски стены в ригу пробивался лунный свет. О подумал, что сейчас, пока не начало светать, надо отправляться в Вьенну, чтобы немедленно уладить все формальности по покупке фермы, пока другие не стали оспаривать имение, поэтому он поднялся; ему казалось, что лунный свет, заливавший все пространство, манит его к себе. Когда он открыл дверь риги, то увидел, что старуха рабыня сидит там же, около потухшего костра, превратившегося уже в пепел, лицо ее все так же было повернуто к ночным светилам, он услышал, как она бормочет своим беззубым ртом какие‑то слова, которые невозможно понять.