– Ваших делах, хозяин! – простонал раб‑привратник, обходя с ключами в руках сторожку. – Но больше ничего не осталось! Они все взяли, и вы не сможете даже поесть. Провизию унесли вместе со всем имуществом!
Так как было темно, он наклонился, чтобы вставить ключ в скважину.
– Как – все унесли? – возмутился Гонорий. – И кто же?
– Да люди, хозяин, похожие на тех, что увели вас... Они вернулись ночью на следующий день вместе с судебным исполнителем и двумя повозками, избили меня и обчистили дом.
– Двумя повозками! – вскричал Гонорий. – Но они, по крайней мере, не увезли мебель!
– Они увезли все, я же вам сказал, хозяин... К счастью, они оставили самые старые лампы, а то бы я не смог вам посветить!
Одна из ламп, которую зажег раб, позволила адвокату увидеть коридор, который шел из кухни, находившейся в задней половине дома, в столовую, а потом в атрий, выходивший в сад и на улицу; все комнаты были пусты, лишь кое‑где валялось какое‑то старье.
– А мой кабинет, Актиной? Ради богов Олимпа, где мои архивы, записки, труды по праву?
Раб печально покачал головой:
– Я прямо здесь умолял судебного исполнителя ничего не трогать, тогда‑то они и начали меня бить...
В своем кабинете Гонорий увидел, что у сейфа в стене открыта дверца. Эта искусно выполненная бронзовая дверца была взломана, а сейф пуст.
Тщетно Гонорий искал, куда бы присесть, чтобы осмыслить то, что на него обрушилось.
– Актиной, пожалуйста, принеси свой табурет. Я так устал от дороги и так огорчен тем, что увидел.
Молодой адвокат чувствовал, как им овладевает уныние. До сих пор его поддерживала мысль о золоте, полученном от Суллы, с которым он собирался продолжить борьбу. Теперь он оказался в Риме один, в опасности, лишенный приличной одежды, всего имущества и крова. От ста сестерциев, которые дал ему Лепид, когда он уезжал с фермы, осталась всего лишь половина...
Гонорий упал на табурет, который принес раб, и сделал над собой усилие, чтобы скрыть слезы усталости и отчаяния.
– Они не только убивают, но и воруют, – вздохнул он. – Так ты говоришь, что с Ними был судебный исполнитель?
– Да, хозяин. Исполнитель прочел мне бумагу, которую держал в руке, там говорилось о том, что владелец дома выселяет вас и удерживает за собой мебель, потому что вы ни разу не внесли плату за жилище...
– Но это абсурд! – воскликнул Гонорий.
Люди Лацертия добавили к своим преступлениям еще и эту ложь.
– Хозяин! – сказал Актиной неуверенным голосом.
– Что еще?
– Хозяин, люди, которые меня побили, приказали мне предупредить их, как только я узнаю, что вы вернулись обратно... Мне за это дали несколько ассов и обещали избить до смерти, если я их не послушаю. Поэтому, хозяин, испытывая к вам уважение, я не советую вам оставаться на ночь в доме. Мне стыдно говорить такое, но что делать? Если вы останетесь, то будет еще хуже...
– Я смертельно хочу спать, – простонал несчастный молодой человек. – Ты пойдешь их предупреждать завтра утром.
* * *
Гонорий проснулся на полу своей комнаты, он лежал на циновке, которую Актиной вытащил для него из своей клетушки.
С момента ареста Суллы его преследовали несчастья, но молодой адвокат немного приободрился от мысли, что еще восемь тысяч сестерциев остались на его счету в Романском банке вкладов и поручительств, который был расположен далеко от его дома, в VI районе, то есть за несколько улиц от того отвратительного заведения, где он снимал чердачную комнату у толстой и сварливой Омитиллы, пока на него, после чтения завещания Менезия, не свалилось счастье. Он сейчас же пойдет за этими деньгами. Гонорий, сын Кэдо, не опустит рук! Он поедет в Помпеи с восемью тысячами сестерциев, а боги позаботятся об остальном... Он поднялся, чтобы перед тем, как покинуть этот дом, ему уже не принадлежащий, пройти в туалетную комнату.
«Сколько стоит Актиной?» – спросил себя Гонорий, зачерпывая обеими руками воду в мраморной раковине, которую его преследователи не унесли только потому, что она была вделана в стену. У него есть восемь тысяч сестерциев, и все. За него он заплатил тысячу – Актиной умел читать, писать и считать, но цена таких рабов в последнее время упала, и в любом случае нельзя было продать так же хорошо то, что когда‑то купил, если только не потратишь на это уйму времени. "Если я освобожусь от этого несчастного, который, кажется, привязан ко мне, – думал Гонорий, умываясь, – то я рассержу богов. Нет! Я освобожу его. Я сниму все, что есть на моем счете, и составлю акт об освобождении... Это будет мне стоить сто пятьдесят сестерциев, не больше, и столько же я дам этому несчастному в качестве пособия. Итак, на все уйдет триста сестерциев. А за эту жертву боги будут ко мне благосклонны... "
Раб, ждавший у входа в туалетную комнату, протянул своему хозяину вместо полотенца какую‑то тряпку, на которую не позарились даже воры.
– Актиной! Ты не будешь им говорить, что я вернулся в Рим. Мы больше сюда не вернемся. Ты поедешь со мной в банк, после чего мы составим акт об освобождении в твою пользу. Ты станешь свободным человеком.
– Хозяин, прошу вас! – вскричал напуганный несчастный. – Что тогда со мной станет?
– Так ты предпочитаешь, чтобы я продал тебя? У меня нет больше средств содержать тебя, ты же видишь!
– Как я заработаю на жизнь?
– Ну, будешь поступать как другие! Боги помогут тебе! А еще ты сможешь записаться в Аннону, что обеспечит тебя. По крайней мере, едой. Я дам тебе небольшую сумму, она поможет тебе начать дело...
Они, преодолевая утреннюю толчею на улицах, направились к тому кварталу, где Гонорий в начале своей адвокатской карьеры, еще не имея своей клиентуры, пытался поймать удачу за хвост. Он вошел в помещение, где размещалось агентство Романского банка вкладов и поручительств.
– Ave, Симплиций! – сказал он служащему, сидевшему за конторкой. – Мне нужно покинуть Город на некоторое время. Я хотел бы снять ту небольшую сумму, которая хранится у вас...
– Деньги, которые у тебя здесь остались, Гонорий? Но послушай, ты уже попросил снять их несколько дней назад... – Он сверился с календарем, прикрепленным на стене над столом, за которым работал. – Да, точно, я помню, это было в пятницу на прошлой декаде.
– Как? Но я никому этого не поручал! На моем счету осталось около восьми тысяч сестерциев.
Тот, кого звали Симплиций, повернулся к вертикальному шкафу, стоявшему у него за спиной, и открыл один из ящиков. Оттуда он вынул свиток, перевязанный лентой, который содержал записи о вкладе Гонория, сына Кэдо. А также несколько восковых табличек. Он протянул одну из них молодому адвокату.
– Вот распоряжение о снятии денег со счета, которое ты нам отправил, с твоей печатью и подписью. Прочти. Ты должен признать свою подпись...
Он посмотрел на своего клиента с беспокойством. На лице у того были какие‑то странные отметины, оставшиеся от ударов, полученных во время одиссеи в лесу, и следы эти не исчезли даже после отдыха у Лепида. Его бедноватая тога была ему велика, а колпак, который он положил на лавку, как только вошел, нелепо смотрелся на голове человека, занимающегося адвокатской практикой.
Гонорий читал и перечитывал табличку, в которой он просил Банк вкладов и поручительств снять все деньги со счета и отдать их посыльному. Служащий положил на конторку другие таблички, написанные рукой Гонория, которые хранились в архивах.
– Ведь это же твоя подпись и твоя печать? – спросил он.
– Точно, – согласился Гонорий устало. – Трудно было подделать лучше. Должен признать, что мог бы нацарапать такую табличку...
Громилы Лацертия забрали его печать, когда грабили кабинет, а потом составитель фальшивых документов написал распоряжение о снятии денег со счета.
– Послание, которое ты нам направил, пришло из конторы Полипноса, как обычно. И нам оставалось только выполнить твое указание... Мы что, были не правы?
Гонорий покачал головой.
– Все правильно, – сказал он. – В любом случае вы исполнили волю богов... – Он уже было собрался уходить, оставляя ничего не понявшего служащего в полном недоумении, но передумал и вернулся к конторке. – Не мог бы ты мне дать лист пергамента и перо?