Новому императору Нерону, который, казалось, обладал всеми достоинствами, большинство обитателей Рима отдали симпатии и восхищение. Двадцатидвухлетний Вителлий, руководствуясь советами своего уже престарелого отца, уехавшего в Этрурию[60], чтобы там спокойно умереть, решил, что власть снова попала в опасные руки. И то, чего такие люди, как они, избежали при маниях Калигулы, могло жестоко настигнуть теперь. Тогда, якобы испытывая финансовые трудности, он продал их «семейный дворец» и купил менее бросающийся в глаза дом, где он жил, когда бывал в Риме. Он также старался большую часть времени проводить вдали от города. Таким образом, ему удалось избежать судьбы большинства тех, кто погиб за четырнадцать лет правления сына Агриппины, убийцы собственной матери и ставшего последним из рода Цезарей[61]. Вителлий неплохо прожил в годы правления Гальбы, якобы ведущего свой род от Юпитера. Добившись престола, он тут же отдал всю власть в руки трех алчных, спесивых и преступных мужчин: Тита Виния, бывшего легионера из Испании, Корнелия Лако, неизвестного судьи, которого он назначил префектом суда, и, наконец, вольноотпущенника Ицелия. Именно его Гальба осмелился поставить над всеми римскими всадниками, что вызвало возмущение среди римской аристократии. Вителлий заплатил немалые деньги Титу Винию за совершаемые сделки в Испании и заручился милостями гнусных и нечистоплотных правителей. Но власть их, к счастью, длилась не более года. Возмущенные солдаты отрезали Гальбе голову. Один вольноотпущенник в отместку за смерть своего хозяина, несправедливо убитого по приказу императора, купил голову Гальбы за сто золотых монет, отнес ее на место казни и оставил там гнить, покрыв экскрементами...

Далее власть перешла Веспасиану, отцу правящего в настоящее время Тита. Император оказался благодушным человеком, заботился о благополучии граждан империи. Вителлий, как и все остальные, вздохнул свободно, но он не забывал о правилах предосторожности, которые позволили ему, как и его отцу, пережить времена сумасшедших и кровавых императоров. Он был в курсе мельчайших событий, происходивших во дворце. Сам же всегда остерегался появляться при дворе и много путешествовал по своим делам. Вот таким мудрым был человек, племянницей которого, благодаря своему браку с Патроклом, стала Манчиния.

Молодая женщина подъехала к дому в маленькой повозке, запряженной двумя лошадьми. Она сама управляла, а конюх, как слуга, стоял сзади, на подножке. Она отдала ему поводья и вышла из повозки. Дверь перед ней сразу открылась, так как рабы‑привратники постоянно находились за деревянной решеткой и следили за тем, кто приближается к дому и что происходит на улице. В атрии к ней вышла красивая рабыня Оцеллина, главная горничная Ценис, супруги Вителлин. Манчиния спросила у нее, где хозяин. Молодая девушка ответила, что хозяин в саду, читает, сидя под деревьями, и протянула ей щеку для поцелуя, хотя знала, что Манчиния в любом случае поцелует ее. Манчиния, гораздо более высокая, чем она, наклонилась к ее лицу и, бросив быстрый взгляд в направлении двух рабов, следивших за улицей, долго целовала ее в губы, ласкала своим языком ее рот, что заставило трепетать молодую девушку, от которой она оторвалась Со словами: «Как только сможешь, приходи ко мне домой, утречком».

Потом Манчиния вышла из атрия и пошла в сад. Дядя Вителлий сидел на скамейке со спинкой в окружении всевозможных пергаментных свитков и связок папируса, которые лежали не только на низком столике, но и на земле.

Он поднял глаза, услышав шаги Манчинии по гравию, и улыбнулся ей.

– Садись рядышком, моя дорогая, – сказал он, откладывая свиток, который держал в руке. Эту же руку он положил на бедро молодой женщины, как только она села. – Великие боги! Как ты красива! – не удержался он. – Каждый день прибавляет тебе блеска. Не уважай я добрые нравы, поухаживал бы за тобой до тех пор, пока бы не сдалась...

– Дядя! Какой опасный разговор! – смеясь, вскричала Манчиния. – Вы же знаете, что я вас очень люблю... И я не смогла бы огорчить вас.

– Ну, мы до этого не дойдем, – улыбнулся он, почтительно взяв руку племянницы. – Мы не позволим себе распущенности, которая царит в этом городе. Многие старики порицают нынешние нравы. Будто никогда раньше, при республиканском правлении, не существовали легионы рогоносцев и педерастов! Ценис возмутилась бы, узнав, что подобное произошло между тобой и мной, и я бы потерял предоставленную мне свободу спать со всеми нравящимися мне девушками, рабынями конечно. Она сама толкает их ко мне в объятия...

– А если не узнает? – пошутила Манчиния.

– Хм! – сказал Вителлий. – Об этом всегда становится известно... Не искушай меня! Я ведь, как ты, не могу долго сопротивляться искушению. Да и на что я тебе! Тебя и так осаждают со всех сторон, с тех пор как ты приехала сюда...

– Да, действительно, кандидатов много!

Вителлий понимающе смотрел на нее:

– Я знаю даже, что через несколько дней ты уезжаешь в Остию и в твоей жизни произойдет событие, ну, скажем... историческое! Светоний вынужден будет упомянуть о нем в своей хронике...

Манчиния рассмеялась во все горло:

– Ты в курсе! Хотя меня ничем не удивишь. Именно потому, что ты знаешь обо всем, что происходит в императорском дворце, я и приехала к тебе...

Она посмотрела вокруг, как будто хотела удостовериться в том, что никто не услышит их разговора. Место уединения Вителлия находилось на значительном расстоянии от дверей и окон дома. Соседнего здания было практически не видно, кроме крыши, за высокими деревьями сада.

– Так‑так! – сказал Вителлий. – Быстро же ты стала настоящий римлянкой – интересуешься интригами и слухами.

– Послушай, дядя... Ты знаешь Суллу, нашего соседа. Патрокл много раз говорил тебе о нем – тот, который вдруг стал наследником Менезия?

– Конечно, моя дорогая. История с завещанием Менезия наделала много шуму...

– Но это еще не все, дядя... О нем говорили вчера вечером во дворце в присутствии Цезаря. Некто утверждал, что завещание фальшивое.

– Ничего удивительного, – спокойно сказал Вителлий. – У вашего галльского друга появились враги. У Менезия их было тоже предостаточно.

– И другие с ним соглашались. Я не знаю его имени, но я уверена, что ты знаешь...

– Какой он?

– Худой, очень высокий, короткие седеющие волосы, – волосы также торчат из ушей, рот поджат...

– У него большое кольцо?

– Да, точно! Кольцо с камнем темного цвета.

– Им может быть только Метий. Метий Помпозиан. Он был префектом в Иллирии[62], а теперь вернулся попытать счастья у трона... – Вителлий заговорил тише: – Он входит в окружение Домициана...

– Ты хочешь сказать, в окружение брата Цезаря?

– Конечно.

– А как ты думаешь, почему он так не любит Суллу?

Вителлий вопросительно посмотрел на свою племянницу.

– А ты, Манчиния, – спросил он, снова беря молодую женщину за руку, – почему так интересуешься этим галлом? – И прежде чем Манчиния открыла рот, чтобы ответить, Вителлий, улыбаясь, тремя поднятыми пальцами закрыл красивые губы племянницы, как бы заставляя ее промолчать. – Не трудись, – улыбнулся он. – Я избавляю тебя от признания, которое ты уже совсем готова мне сделать... Знаешь ли ты, что твой голос, которым ты только что спросила меня, почему Суллу не любят, и выдал тебя?

Маичиния закрыла лицо руками.

– Да, дядя. Я не знала, что со мной может такое случиться. Патрокл его очень любит и еще больше уважает. Еще во Вьенне толкнул меня к нему в объятия по причинам, тебе известным. Я спала с ним, потому что больше не могла терпеть. Но теперь совсем другое дело... Я влюблена.

– Очень, очень влюблена, не так ли?

Манчиния два раза кивнула. Вителлий увидел слезы в ее глазах. Манчиния, красивая и чистая молодая девушка, девственницей вышла замуж за Патрокла, этого любителя мальчиков. Но теперь и к ней пришла любовь.

Стараясь скрыть охватившее его волнение, Вителлий рассмеялся:

– Что же ты будешь делать? Как ты скажешь тому, кого любишь, о поездке в Остию?