Щедрость, раздача богатых даров заложены в самой природе княжеской власти, языческой по своему происхождению. Князь обязан быть щедрым и делиться своими богатствами с подвластными ему людьми, ибо через это, собственно, и проявляется его власть. Согласно представлениям, общим для всех ранних обществ, получение какого-либо дара ставит получающего в прямую зависимость от дарителя{296}, и, соответственно, наоборот — обладание властью накладывает на властителя обязанность подтверждать ее через обряд дарения, раздачи имущества, пищи и пития. Княгиня Ольга первой среди правителей Руси соединила эти языческие по своей сути представления с христианскими заповедями милосердия и всеобщей любви. Не обладая в полной мере сакральной княжеской властью, она с самого начала приняла на себя функции князя — в том числе и в деле заботы о своих подданных. Но забота об «убогой чади», широкая раздача милостыни становились для нее исполнением евангельских заповедей, о которых столь часто будут вспоминать русские летописцы и авторы княжеских житий: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5: 7); и еще: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль истребляет и воры подкапывают, но собирайте себе сокровища на небе, где моль не истребляет их и воры не крадут» (Мф. 6: 19). И эту свою миссию Ольга продолжала выполнять даже после того, как власть над Киевом выпала из ее рук. Напомню, что ей принадлежала треть дани с Древлянской земли, а возможно, и с других присоединенных ею земель. А значит, у нее имелись широкие возможности для проявления христианского милосердия и поистине евангельской щедрости.
Забота о собственной душе, молитва, милостыня — это то, что должно было занимать ее ничуть не меньше, чем воспитание внуков. На склоне лет человек неизбежно задумывается над тем, как встретит он смертный час и каким предстанет перед Грозным судией. Княгиня «молила Бога день и ночь о спасении своем», — писал о ней автор ее «Похвалы». А позднейший агиограф XVI века прибавлял к этому: сподобившись принять святое крещение, блаженная Ольга «наипаче пустотных глумлений не желала и слышать, но все ее тщание было о том, как бы угодное Богу сотворить… себе же внимая и себя храня» от всякого зла и непотребства{297}. Забота о нищих и убогих и предоставляла ей наилучшее средство избавиться от «пустошных глумлений» и сосредоточиться на том, чтобы «угодное Богу сотворить». Ибо милостыня, по словам еще одного знаменитого русского князя — Владимира Всеволодовича Мономаха, — и есть «начало всякому добру», та «не тяжкая заповедь Божия», которая позволяет «избавиться от грехов своих и Царствия небесного не лишиться»{298}.
Надо полагать, что такое искреннее соблюдение евангельских заповедей, щедрость в раздаче милостыни не могли остаться незамеченными соплеменниками княгини, в своем большинстве еще язычниками. А это, в свою очередь, сказывалось на их восприятии самого христианства.
С переходом власти в руки Святослава Ольга как будто бы отступает в тень русской истории. Но точно так же и сам Киев в годы княжения ее сына отступает в тень, перестает быть центром происходящих событий. Русская земля в границах державы Игоря и Ольги оказалась мала для грандиозных замыслов Святослава. Князь-воин, он претендовал на большее, видя себя создателем и правителем новой могущественной державы.
О знаменитых походах Святослава мы будем говорить по возможности кратко — лишь в той степени, в какой они отразились в судьбе Ольги. Иными словами, речь пойдет не столько о военных действиях (в которых Ольга, естественно, не принимала никакого участия), сколько об их результатах и последствиях для Руси. А последствия эти оказались далеко не однозначными. Вот еще один парадокс: блестящие победы, одержанные Святославом на поле брани, принесли ему славу великого полководца — но не славу радетеля и защитника своего Отечества. Позднее киевляне будут открыто попрекать его: «Ты, княже, чужой земли ищешь, а своей охабився (то есть пренебрегаешь, брезгуешь. — А.К.)». И Святослав не найдет, что возразить им.
Вершины могущества и славы Святослав достигнет уже после смерти матери. Однако Ольга в полной мере успеет вкусить горечь одержанных им побед. В этом, несомненно, тоже есть своя закономерность.
В X веке война зачастую велась ради самой войны, и мы уже имели случай заметить это на страницах книги. Князь был не только правителем государства, но и вождем дружины — и прежде всего вождем дружины! — и от его доблести и удачливости во многом зависело благосостояние его подданных и всего государства — во всяком случае, именно так смотрели на существо княжеской власти в то время. Единственным же мерилом доблести и удачливости князя служила добыча, захваченная во время сражения или военного похода. Но Ольга не вела войн — а потому княжеская дружина была лишена своего главного занятия, можно сказать, смысла своего существования. То, что ставят в заслугу княгине Ольге историки, совершенно по-другому воспринималось ее современниками.
Конечно, грандиозные успехи Святослава на поле брани стали возможны не только благодаря его военному гению — они имели под собой прочный экономический фундамент, заложенный в годы правления его матери. Мирные отношения с соседями, правильный и систематический сбор дани с покоренных племен, выгодная торговля — то есть все, чем с таким упорством занималась княгиня Ольга, — в конечном счете дали средства, необходимые для ведения успешной войны. Но слишком долгий мир таил в себе и опасность, ибо подрывал основы княжеской власти, — и Ольге пришлось испытать это на себе. Князь нуждался в дружине, но точно так же и дружина нуждалась в князе. Истосковавшиеся по заморским походам, сулившим баснословное обогащение и славу, киевские дружинники должны были всё чаще вспоминать времена Олега и Игоря. Святослав с его рано проявившимися качествами воина и полководца явственно напоминал им своих знаменитых предшественников. Еще и поэтому дружина с готовностью поддержала князя, когда пришло его время взять власть в свои руки. Поддержали его и первейшие киевские воеводы, в том числе и Свенельд, бывший первым воеводой у Игоря и ставший первым у Святослава.
В этом смысле столкновение между матерью и сыном носило глубинный характер и отражало столкновение двух начал, или двух укладов, в становлении древнерусской государственности — собственно государственного, связанного с экономическим, политическим и социальным освоением территории, подвластной киевским князьям, и старого, еще до-государственного, или «варварского», ставящего во главу угла военный набег, разбой и захват добычи. Историки советского времени, отмечая столкновение этих двух укладов во взаимоотношениях Ольги и Святослава, излишне прямолинейно именовали первый «феодальным» или даже «феодально-крепостническим», а второй — «патриархально-рабовладельческим» или «военно-рабовладельческим»{299}, прибегая к терминам совсем иных эпох и явно модернизируя те социально-экономические процессы, которые проходили в древнерусском обществе. Однако суть их наблюдений была верной. Реформы Ольги действительно опередили время, и далеко не все в Киеве готовы были понять и принять их. Что же касается последующей истории Киевского государства, то в ней соединились оба этих начала — ибо Креститель Руси Владимир в равной мере унаследовал политику и отца, и бабки. А это, в свою очередь, предопределило многие особенности нашей первоначальной истории.
Первый известный по летописи поход Святослава датирован 964 годом. Он был направлен в землю вятичей — последнего из восточнославянских племен, остававшегося вне поля зрения киевских князей. Вятичи жили в бассейне реки Оки, притока Волги. Ко времени Святослава они оставались данниками хазар — опять же последними из славян. Но данничество не означало зависимости в нашем понимании этого слова. Более того, оно давало определенные преимущества, ибо выплата дани гарантировала защиту от нападений извне и позволяла существовать более или менее стабильно. Через земли вятичей, по Верхней Волге и Оке, проходил так называемый «серебряный путь», ведший из стран Арабского Востока через Хазарию и Волжскую Болгарию на Русь, а оттуда в Прибалтику и Скандинавию. «Серебряным» он назван потому, что на всем своем протяжении отмечен кладами арабских серебряных монет — дирхемов. Часть монет оседала у вятичей, а также у киевских князей, которые стремились установить свой контроль над ключевыми участками важнейших торговых путей того времени — не только по Днепру, «в Греки», но и по Волге, «в Хазары» и «из Хазар». Вятичи платили дань хазарам тем же серебром — по «щелягу», то есть серебряной монете[202], от «рала» (в данном случае единицы обложения данью). В случае их подчинения Киеву эта дань переходила к киевским князьям. К середине X века, по наблюдениям археологов, серебра на Востоке стало заметно меньше; соответственно, сократился его вывоз на Русь и в западные страны, сократились и доходы князей. Современные историки полагают, что походы Святослава на вятичей, а затем и на хазар имели своей целью в первую очередь увеличение притока серебра в Киев{300} и в этом отношении вполне отвечали государственным интересам Руси.