На улице холодно. Рей прописывает Винсенту хину, чтобы подкрепить его силы. Винсент работает. Он закончил картину «Стул» — парную к «Креслу Гогена». На мольберте один этюд сменяется другим. Советы Гогена теперь для Винсента — пустой звук. Как во всех тех случаях, когда его пытались увлечь на несвойственный ему путь, он в конце концов снова дал отпор чужеродным влияниям и обрел утраченную было независимость.

Винсент окончательно отказывается от классического искусства, даже от своих собственных попыток в этом направлении. Отныне он станет самим собой. Весь еще во власти пережитой драмы, он ощупью возвращается к своему подлинному призванию художника барокко: он вновь прибегает к дополнительным цветам, в которые вносит теперь большую нюансировку, и смело опрокидывает привычные правила живописной архитектоники. В «Человеке с трубкой» теплые тона, красный и оранжевый, используются для фона, а бледно-зеленый и исчерна-синий для лица на переднем плане.

Однако 19 января Винсент пишет брату о Гогене: «Лучшее, что он мог бы сделать, хотя, конечно, как раз и не сделает, — это просто-напросто вернуться сюда». Правда и то, что предстоящий отъезд Рулена (Рулен должен покинуть Арль через три дня — 22 января), несомненно, беспокоит Винсента. К счастью, у него остается Рей! Винсент благодарит брата за то, что тот послал Рею «Урок анатомии». «Мне теперь время от времени будет нужен врач, и то, что Рей меня хорошо знает, — лишний довод в пользу того, чтобы спокойно оставаться здесь»[89].

Конечно, отъезд Гогена — «страшная беда», она спутала все карты Винсента. Однако не следует падать духом. Быть может, через некоторое время, когда декабрьский припадок забудется и Винсента перестанут бояться, он снова сделает попытку наладить совместную жизнь с каким-нибудь другим художником и восстановить Южную мастерскую. Винсент мечтает об этом. А пока ему придется работать в одиночестве, чтобы «возместить деньги, которые затрачены на его художественное образование». Ближайшая цель Винсента — добиться того, чтобы его месячная продукция окупала расходы. Если «Букет» Монтичелли стоит пятьсот франков, то одна из его картин с подсолнухами должна стоить столько же. «Не у каждого достанет душевного жара, чтобы выплавить эти оттенки золотого цвета и тона самих подсолнухов», — со скромной гордостью пишет Винсент. Гоген хотел получить «Подсолнухи», ну что ж, пожалуй, Винсент напишет их специально для него. Наверно, Винсент причинил Гогену — невольно, конечно, — неприятные минуты, он сожалеет об этом. «Но как раз накануне последних дней, — грустно признается Винсент, — я все время чувствовал, что сердце его разрывается между стремлением уехать в Париж и там улаживать свои дела и Арлем».

28 января Винсент почувствовал наконец, что снова обрел творческие силы. Предыдущую ночь он впервые спал «без тяжелых кошмаров». Накануне Рей посоветовал ему развлечься, и он ходил в «Фоли-Арлезьенн» смотреть «Пастораль». Спектакль доставил ему удовольствие. Но работа ведь тоже развлечение для меня, уверяет он. И он работает «без отдыха с утра до вечера». Вновь и вновь пишет «Колыбельную». «Прежде я знал, что можно сломать руку или ногу и потом оправиться, но я не знал, что, повредившись умом, люди поправляются тоже».

Винсент с удивлением констатирует, что возвращается к жизни. От болезни у него осталось только тоскливое настроение, сомнение — «к чему выздоравливать?» — но, «поскольку старик Панглос утверждает, что все к лучшему в этом лучшем из миров, — как можно в этом сомневаться?». Когда брат получит картины, над которыми сейчас работает Винсент, он тоже успокоится и утешится, если только, добавляет Винсент, «сама моя работа — не галлюцинация». Пусть Тео как можно скорей женится. А Винсенту пусть дадут возможность работать в полную силу, приняв только некоторые меры предосторожности (предосторожности необходимы — Винсент сам признается, что в периоды, когда он работает без передышки, он «теряет все жизненные силы»). Только бы ему дали работать! Работать, чтобы расплатиться с долгом! «Если нет необходимости сажать меня в палату для буйных, значит, я еще гожусь, чтобы оплатить хотя бы товаром то, что я рассматриваю как свой долг». И Винсент кончает патетической фразой: «Ты все это время терпел лишения, чтобы содержать меня, но я возвращу тебе долг или умру».

Винсент работает все с большим напряжением. Образ «Колыбельной» настойчиво преследует его, он вновь и вновь возвращается к этой теме. Характерная черта Винсента: он любит, вернее, испытывает потребность трактовать ту или иную тему в разнообразных вариантах, пока не исчерпает ее.

Винсент имел право говорить о живописи как о «развлечении» и лекарстве; она действительно помогала ему справляться со смятением чувств, освобождаться — хотя бы временно — от того, что угнетало его и грызло его душу, пока не преобразовывалось в творческий порыв. 30 января — стоит чудесная безветренная погода — Винсент начинает третью «Колыбельную». «Мне так хочется работать, — восклицает он, — что я сам поражен!»

И вдруг энтузиазм сменяется угнетенным состоянием и нервозностью. Винсент сам замечает, что в его речи «еще чувствуются следы былого перевозбуждения». Но ведь в «славном тарасконском краю все немного тронутые». Так утешает Винсента Рулен, он приехал на один день повидаться с семьей, которая еще осталась в Арле. Да и Рашель, которую Винсент навестил как-то вечером, твердит то же самое. Безумие — местная болезнь. Чуть ли не у каждого — постоянные приступы лихорадки, галлюцинации. Ха-ха! Гоген был прав. «Странное местечко так называемый славный город Арль».

Однажды утром Винсент отправился в лечебницу к Рею. Врач брился перед зеркалом. Винсент увидел бритву. Опасный огонек вспыхнул в его глазах.

— Что вы делаете, доктор?

— Ты же видишь, бреюсь…

Винсент подошел ближе.

— Давайте я сам вас побрею, — сказал он, протягивая руку к бритве.

К счастью, доктор перехватил взгляд Винсента.

— А ну, убирайся отсюда! — закричал он.

Смущенный Винсент скрылся[90].

В начале февраля Винсент получил от брата 100 франков. Но он «очень устал» и ответил Тео только через три дня. Рей предписал Винсенту побольше гулять и не заниматься «умственной работой». Тем не менее Винсент продолжает писать. В общем, в январе он поработал недурно. Если бы так шло и дальше, ему было бы легче на душе! «Наши честолюбивые мечты так потускнели», — с горечью констатирует он. Ох уж этот Арль, город безумия! «Я пообещал Рею при первом тревожном симптоме вернуться в больницу и вверить себя попечению психиатров Экса или самого Рея … Имей в виду, что я, как и ты, выполняю предписания врача, насколько это в моих силах, и рассматриваю это как часть своей работы и своего долга».

Лихорадочное возбуждение, угнетенное состояние духа, новая вспышка энтузиазма и опять упадок сил. Потом вдруг Винсенту начинает казаться, что его хотят отравить. У него начинается бред. Рассудок его помрачается. Безумие второй раз накладывает на него свою безжалостную лапу. Рей, который не спускает с Винсента глаз, вновь помещает его в больницу.

* * *

13 февраля, обеспокоенный упорным молчанием брата, Тео послал телеграмму Рею и по телеграфу получил ответ:

«Винсенту гораздо лучше. Надеемся вылечить, держим больнице. Настоящее время нет причин беспокойства».

Несколько дней спустя Винсент, к которому вернулось сознание, с отчаянием начал понимать, что отныне над его жизнью нависла постоянная страшная угроза. Декабрьский припадок не был, как он надеялся, случайностью, «причудой художника»: это серьезное психическое заболевание. И однако, писал Винсент, «зачастую я чувствую себя вполне нормальным». В полном смятении он не знал, как поступить.

Может, его место в психиатрической лечебнице? Винсент согласен, чтобы его туда поместили. Но при одном условии, с достоинством оговаривает он: Винсент требует «как художник и рабочий», который до сих пор в своем труде сохранял полную ясность ума, чтобы его предупредили заранее и заручились бы его согласием. Впрочем, ему не хотелось бы уезжать из Арля, признается он. В Арле у него есть друзья, и поэтому он даже как-то сроднился с городом. Пусть арльские обыватели недолюбливают художников, рассказывают невесть что о «мазилах» — каких только пошлостей не слышал Винсент о себе самом, о Гогене и о живописи вообще! — все-таки Винсент здесь не совсем одинок. Хотя, казалось бы, где ему может быть хуже, чем здесь, «где я уже дважды побывал в палате для буйных?» — с горечью замечает он.